Екатерина Воронина

Леднев, без кителя, в сетке с короткими рукавами, возился с мотористом в лодке. Он выскочил на поплавок, взял Катю за руку, повел в будку. Все это он проделал, не говоря ни слова, с деланно-непроницаемым выражением лица. Катя покорно шла за ним, понимала, что Леднев шутит, но не понимала еще, что эта шутка означает. В будке Леднев, продолжая одной рукой держать Катю, другой снял телефонную трубку и так, с трубкой в руке, набрал номер.

— Это ты? — спросил Леднев в трубку. — Ну, теперь разговаривай.

И передал трубку Кате.

— Слушаю, — сказала Катя.

Она услышала голос Ирины, тоненький и приветливый.

— Если бы вы знали, Екатерина Ивановна, как мне жалко. Папа меня поздно предупредил, и я уже обещала встретиться с ребятами. Ужасно жалко.

— Ничего не поделаешь, — сказала Катя, — поедем в другой раз.

— Обязательно, — ответила Ирина, — обязательно.

Катя повесила трубку. Леднев стоял рядом с тем же деланно-непроницаемым выражением лица. Потом сделал головой движение, означающее: «Ясно? И чтобы ко мне — никаких претензий».

Катер несся по реке, высоко задрав нос, равномерно похлопывал по волнам широким днищем. Вода бурлила за винтом, оставляя длинный пенистый след. Сильные брызги обдавали сидевших на корме Катю и Леднева, не задевая сидевшего впереди моториста.

Остались позади зубчатые стены кремля, широкая лестница, подымающаяся к памятнику Чкалова, и самый памятник, и массивы домов на высокой горе, и маленькие домишки предместья, сбегающие к реке по откосам, террасам и обрывам. Потянулся берег, изрытый оврагами, заросший лесом…

Блестит в овраге ручеек. Узкая тропинка вьется меж зарослей вяза. Кусты черемухи вошли в самую воду. Чайки кружат над рекой. В чаще деревьев — красные и зеленые крыши дач. Дальние излучины берега, синеватые, четкие, точно вырисованные на небе. Белые глыбы утесов, ослепительно сверкающие на солнце. И всюду рощи осокорей, этого спутника Волги, стройного, душистого, с нежно дрожащими листами… Катя с наслаждением вдыхала знакомый запах реки, впервые за много лет испытывая сладостное чувство покоя и тишины.

Невдалеке от кадницкой пристани они сошли на берег и отпустили катер.

— Вот здесь ты бросал в воду девушек, полюбуйся. Леднев оглядел узкую песчаную полоску берега.

— Пляжик-то так себе… Раньше мне он казался побольше.

— Ты сам раньше был поменьше. Затонский слесарь! А теперь шишка.

Они искупались, потом сидели на берегу, под палящим полуденным солнцем.

— Она не то что избалованная, — говорил Леднев про Ирину, — а самостоятельная чересчур, без матери выросла. Ну да ведь ты умница — сумеешь с ней поладить.

— Я думаю, нам лучше со всем этим подождать до осени, — сказала Катя.

Он приподнялся на локте.

— Почему?

— Я весь день на работе. Буду уходить, когда Ирина еще не встала, приходить, когда она уже легла. И буду в доме как ночлежник.

Потягиваясь, он сказал:

— Не такое уж это неразрешимое дело — работа.

— Работу я не брошу…

— Я и не предлагаю тебе бросать работу. Но можно перейти на более легкую. Все же семья, дом, а может быть, и народишь кого-нибудь, а? Какого-нибудь парнягу.

— Но, с другой стороны, — продолжала размышлять Катя, — нынешнее положение тоже глупо. Я не могу приходить к вам, сохраняя с тобой такие неопределенные отношения.

— Об этом я и говорю, — подхватил Леднев, — надо все решить одним ударом. Это лучше, чем так тянуть. И для нас и для Ирины. Пойдем в загс, как полагается, устроим небольшой «фестиваль». А потом все образуется.

Она смеялась.

— А может быть, нам до осени не встречаться?.. Будем как жених и невеста, чинно, благородно…

— Ну нет, — объявил Леднев, — уж это завоевано, не уступлю…

Вот и Кудьма.

Тот же шаткий деревянный мостик, лодки на берегу, сети на кольях, каменистая тропа с острыми гранями булыжников и мелкой, осыпающейся под ногами галькой.

Лавчонка сельпо, похожая на кирпичный сарай. Узенькие улички. Тесни прижавшиеся — друг к другу дома. Наклонные участки огородов, сады на склонах горы.

Старики в кителях с якорями на медных пуговицах, в форменных фуражках — отдыхающие на покое ветераны волжского флота. Незнакомые молодые люди, девушки — наверно, студенты, приехавшие на каникулы. Дети, которых узнаешь только. по тому, из чьих домов они выходят. Затихающие в вечернем тумане звуки улицы. И поля в дальней синеватой дымке.

— Ничего не помню, — говорил Леднёв. — Одну минуточку, постой… — Он показал вниз, на маленькую уличку, под углом спускавшуюся к Кудьме: — На той улице наш дом?

— Нет! — Катя взяла его за локоть и повернула в противоположную сторону, где виднелась такая же отлого спускающаяся к берегу уличка. — Вон там вы жили. Видишь?

Они повернули на улицу, где стоял дом Екатерины Артамоновны. У калитки Катя увидела бабушку.

«Ждет почту», — подумала Катя и ускорила шаг, волнуясь, как всегда, когда приезжала в родной дом.

— Вот уж обрадовала так обрадовала! — Екатерина Артамоновна обняла и поцеловала внучку. — Совсем забыли старуху. Жду, жду, никак не дождусь… Вот уж радость-то, радость…

— Познакомься, бабушка, — сказала Катя громко: бабушка была глуховата.