Екатерина Воронина

Леднев протянул Екатерине Артамоновне руку, улыбаясь важной осанке старухи.

— Милости просим, милости просим, — говорила Екатерина Артамоновна, тяжело поднимаясь вслед за Катей и Ледневым по шаткой лестнице, заваленной всякой рухлядью. — Посидите, отдохните с дороги… Купались небось, закалялись? У нас тут летом хорошо. Зимой, конечно, глухомань, а летом — дача, из города приезжают…

Те же полутемные верхние комнаты с белым кафелем огромной печки и металлическими сетками от комаров на окнах, широкая деревянная кровать, бюро красного дерева, невесть когда и откуда появившееся в доме. И бабушка, постаревшая и располневшая, совсем седая, в темной кофте, выпущенной поверх широкой юбки.

— Посидите, отдохните, — говорила Екатерина Артамоновна, подвигая стулья к столу. — Сейчас самоварчик согрею, перекусите. У меня к случаю пироги, вчера пекла — как знала, что приедешь! Вы, — обратилась она к Ледневу, — снимайте жакет. Уморились, упарились небось по жаре-то…

— Ничего не надо нам, — громко ответила Катя. — Отдохнем и поедем в город.

— Вот и посидите, — продолжала Екатерина Артамоновна, не слыша, что сказала Катя, но, по тому, что Леднев снял и повесил на спинку стула китель, решив, что они остаются надолго. — Сейчас самовар поспеет…

— Я говорю — не надо, — громко повторила Катя, — не надо возиться. Мы ненадолго.

— Ну-ну, — расслышав, наконец, замахала руками Екатерина Артамоновна, — успеете! Сейчас вон Софьину девчонку крикну, мигом все… — Она повернулась к Ледневу. — Самой уж трудновато, так соседкина дочка помогает. Быстрая девчонка, вьюн, повертливая…

— Можно закурить? — спросил Леднев, вынимая папиросы.

— Такая девчонка…

— Бабушка! Закурить можно? — крикнула Катя, кивая на папиросную коробку в руках Леднева.

— Чего это? Курите, курите! У нас в дому-то все табашники были… Курите!..

…На столе посвистывал самовар, по тарелкам были разложены пироги с рисом и луком и залежавшиеся слипшиеся конфеты с фруктовой начинкой. Пироги из простого теста и мелкого, второсортного риса, но очень вкусные, с румяной, чуть кисловатой корочкой. Леднев пил чай стакан за стаканом, обтирая платком вспотевший лоб.

— Не скучно вам здесь, Екатерина Артамоновна? — спросил Леднев.

— Что ж делать-то, — ответила она, — живу одна, никто ко мне не ездит, забыли старуху… Скучно, конечно… Вот не знаю: продать, что ли, дом? Пятнадцать тысяч дают… И в самом деле продать… Дом этот — один расход. А пятнадцать тысяч получу и уеду вон к Ивану или к Марии. Денег этих мне и хватит. Долго ли мне жить-то…

— Ну и продали бы.

Она покачала головой.

— А где помирать буду? Здесь все на своем месте. И похоронят тут… И дети не скажут, что мать померла, ничего им не оставила.

— Рано вы о смерти думаете, — сказал Леднев.

— Так ведь не всякому дано. Вот Павлов-то старик, Катерина знает его. Двух годов до ста не хватает… Бодрый старик. Еще говорят, на Кавказе люди до ста двадцати лет живут. Отчего бы это? Пища, что ли, такая?

— Воздух там, бабушка, горный, — сказал Леднев.

Она с сомнением покачала головой.

— А почему на Украине долго живут? И в Архангельской губернии, в газетах вон пишут. — Она обидчиво поджала губы, точно хотела сказать: нечего старухе голову морочить, сама грамотная…

— Все вместе, бабушка, — лениво сказал Леднев, — и воздух, и пища, и спокойствие. Конечно, и лечиться нужно, если больны.

— Старость могила лечит, — совсем уж строго отозвалась Екатерина Артамоновна.

— Бабушка, а ты помнишь их семью, Ледневых? — спросила Катя.

— Как же не помнить! Я всех помню. И родителя вашего помню.

— А почему их «кудесниками» звали?

— Ледневых-то? В деревне каждому прозвание Дадут.

— А почему все-таки «кудесниками»?

Леднев удивленно посмотрел на Катю и произнес вполголоса:

— Первый раз слышу.

— «Кудесниками» почему? — сказала Екатерина Артамоновна, вытирая краем скатерти углы рта. — А потому, что родители ваши, уважаемый, родом не кадницкие, а из Дмитриевых гор…

— Ну и что же? — нетерпеливо спросила Катя.