Екатеринбург – Владивосток. Свидетельства очевидца революции и гражданской войны. 1917-1922

Не доезжая до Иркутска, на одной из долгих остановок, пропала наша собака Трамсик, которую мы везли с собой. Пропажа обнаружилась к вечеру перед самым отходом поезда. Я обежал все стоящие составы. Звал собачонку, опрашивал пассажиров, но никто ее не видел. Жалко мне было Трамсика до чрезвычайности, и я решил остаться в том станционном городке.

Зиновьев решил меня сопровождать. Едва ушел наш поезд, как разразилась сильная гроза и хлынул проливной Дождь.

Мы заняли на станции столик, заказали скромный ужин, несколько бутылок пива и решили коротать ночь.

Нельзя сказать, чтобы было весело. К тому же мерещилась опасность, отстав от своих, попасть в руки красных.

Партизанские отряды шалили около полотна железной дороги.

Усталость взяла вверх, и мы, поминутно просыпаясь, дремали, облокотясь на стол. Когда же стало светать, решили начать поиски Трамсика. Дождь, шедший всю ночь, перестал, но улицы без тротуаров превратились в стоячее болото. Так я впервые понял значение смазных сапог. Взятые по настоянию жены калоши увязали в грязи и спадали с ног. Я их снял, положил около крылечка первого попавшегося дома, засучил штаны и, погрузившись по щиколотку в грязь, путешествовал по городу, прислушиваясь к лаю собак. Мы обошли весь городок, но Трамсика не нашли. Пришлось вернуться на вокзал, смыть грязь с сапог и калош и с мокрыми ногами приняться за яичницу, предварительно – как предохранительное средство от простуды – выпив несколько рюмок водки. Так и пропал мой верный друг Трамсик.

Тоскливо тянулось время до трех часов дня, когда подошел пассажирский поезд, на котором мы к вечеру нагнали наш эшелон.

Кое-кто из пассажиров нашего вагона, ехавшего из Омска, подтверждал слухи об удачном выступлении омских казаков под командованием атамана Иванова-Ринова, но никто не верил в их конечный успех.

На одной из станций полковник Спалатбок снял бани, и мы получили возможность основательно помыться. Мы были в пути уже почти три недели.

Подходил день именин Наташи, и мы решили его отпраздновать честь честью. Юнкера и знакомые офицеры отправились в лес, нарубили молодых березок и украсили ими теплушку как внутри, так и снаружи. Барышни набрали полевых цветов, наплели гирлянды и из них устроили вензель, который и прикрепили над дверями теплушки. Вышло красиво.

В день именин моей дочери поезд подошел к большой станции, и я в сопровождении Наташи отправился за покупками. Городок был приличных размеров. Обойдя его почти весь, мы посидели на деревянном мосту, переброшенном через бурливую речонку, и, встретив еще нескольких пассажиров, начали делать покупки.

В аптеке нашли чернику и гвоздику, что давало возможность приготовить глинтвейн. В лавках нашлись колбасы и консервированные закуски, жена же на станции скупила у баб кур, и все женское население теплушки принялось за стряпню.

Вечером теплушка оказалась переполненной гостями. Два наших столика представляли из себя как большие блюда, наполненные закусками и кушаньями. Но места для тарелок не было, не хватало посуды для питья и еды. Приходилось посуду тут же мыть и пользоваться ею по очереди.

Началось пение. Ядин голос покрывал весь, за дорогу уже спевшийся, хор. Подносили чарочку и хозяевам, и гостям. Веселье продолжилось далеко за полночь.

Дня через два после именин Наташа захворала. Поднялась температура, превысившая к вечеру сорок градусов. Мы с женой смертельно перепугались: не сыпняк ли? Доктора при эшелоне не было. Что делать?

Я начал обходить составы поездов, стоявших на станциях, и, наконец, поздним вечером в чешском эшелоне нашелся врач. Этот доктор оказался профессором и, как мне поведали, был очень хорошим врачом.

Я стал просить его навестить больную дочь. Он тотчас согласился и пришел в нашу теплушку. Внимательно осмотрев больную, он успокоил нас, совершенно откинув версию о сыпняке, и, дав какую-то микстуру собственного изготовления, заявил нам, что к утру температура спадет, а дня через два больная сможет встать.

Едва уговорил я этого милого доктора взять гонорар.

На другой день температура понизилась почти до нормальной, а к вечеру больная прохаживалась по платформе вокзала.

В составе нашего поезда шла теплушка, предназначенная под офицерское собрание. Там офицерство обедало, а по вечерам процветала игра в «шмен-де-фер».

Меня раза два приглашали поиграть, что делал я неохотно. Слишком неравные силы в смысле капитала участвовали в игре. Здесь я мог только проиграть, но не выиграть.

Однако, вопреки всем теориям и здравому смыслу, мне везло, несмотря на мою готовность проиграть любезным хозяевам две-три тысчонки дешевых сибирских рублей.

Так было и в последний раз, когда я посетил ту теплушку. Я делал все, чтобы проиграть. Покупал банк после пяти, шести ударов, ставил несуразные ставки, но, чем выше они были, тем больше я выигрывал, а когда уменьшал ставки, то проигрывал. Наконец настал такой момент, когда все деньги оказались в моих руках, и игра прекратилась.

– Господа, возьмите у меня все, что я выиграл, и будем продолжать игру.