Екатеринбург – Владивосток. Свидетельства очевидца революции и гражданской войны. 1917-1922

Ну, а если биржи не будет, что произойдет? Кредитные рубли в месяц-два совершенно обесценятся, и правительству придется вести свое хозяйство за наличный расчет. Задача неисполнимая.

Моя речь была прослушана с интересом и одобрением. План ведения биржевых операций одобрил Биржевой комитет.

В помощники я пригласил своих безработных коллег, бывших управляющих банками А.Ф. Циммермана и Кульчинского, последний вскоре от предложения отказался, решив уехать в Польшу.

Каждое утро я являлся к министру финансов и получал две-три тысячи иен. Ровно в полдень начинались биржевые операции. До этого с самого утра члены биржи приносили кредитные рубли и вручали их артельщику, отдавая приказы Циммерману на покупку иен по определенному курсу. Ровно в двенадцать начинались биржевые операции и продолжались всего полчаса. Это короткое время – единственное ограничительное средство для сбережения казенных иен.

Да простит меня Господь за мое откровенное признание в ловкости рук и в тех фокусах, к которым приходилось прибегать ради сохранения курса приморских кредитных рублей.

Работа была очень трудная и сводилась к следующему. Артельщики, быстро сосчитав кредитки, сообщали их общую сумму. Количество полученных иен было известно только мне. Я должен быстро сообразить, насколько будут удовлетворены требования. Если иен достаточно – легко было под конец поднять курс, но если их мало – курс неизбежно падал. Начинал я обычно со вчерашнего курса, предлагая пакеты по сто и более иен. Я называл цену и, не имея покупателей, понижал ее на копейку, потом на две и т. д. Этот аукционный способ требовал поддужного, так как никто в торговлю не вступал, ожидая еще большего понижения. Когда курс подходил к назначенному министром минимуму, я отпивал глоток чая из стоявшего на столе стакана. Это был условный знак моему помощнику Циммерману, чтобы тот купил пакет иен по этому курсу. Он совершал покупку, конечно, на имя той же Кредитной канцелярии, которой принадлежали и иены, но об этом никто не знал. С этого момента члены биржи, боясь, что иен не хватит, вступали в торг, и курс поднимался. Так шло с небольшими колебаниями до тех пор, пока в кассе не истощалась вся наличность принесенных буферок. С этого момента, если оставались иены, опять по условному знаку выступал мой помощник, скупая их для Кредитной же канцелярии, чем курс несколько поднимался. После окончания работы биржи следовал подсчет всех сделок и выводился средний курс, который и вывешивался у ворот дома «Кунста и Альберса» на Светланке, в котором сняли помещение под биржу.

Подходило двадцатое число – день выплаты жалованья правительственным чиновникам. Обычно накануне министр давал крупные суммы на поднятие курса рубля. Один раз он выдал сразу сорок тысяч иен. Курс взлетел вверх, по нему сделали расчет жалованья. А на другой день мне отпустили только тысячу иен, и курс, конечно, понизился. Чиновники оказались в убытке, и началось совершенно справедливое недовольство биржей. Тотчас я подал докладную записку, настаивая на необходимости изменить систему выдачи жалованья, перейдя с месячного расчета на еженедельный, что делало бы курс более равномерным и устойчивым. Но на это предложение последовал отказ. Выдачу иен стали сокращать, и бывали дни, когда мне давали вместо ожидаемых по плану пяти тысяч только пятьсот. Конечно, это привело к падению курса буферных кредиток, и месяца через два они совершенно исчезли с рынка. Взамен стали выдавать мелкое серебро, которое к этому времени японцы вернули нашему правительству в количестве двенадцати миллионов рублей. На поддержку курса серебра правительство ничего не отпускало. Курс вывести по паритету не удалось, он даже упал ниже стоимости содержащегося в серебряном рубле металла и оценивался в пределах тридцати семи-сорока сен за рубль.

В декабре биржу закрыли, и я вновь остался без заработка.

За все пять месяцев действия биржи я заработал четыреста с небольшим иен, на что существовать невозможно. К тому же на бирже у меня украли прекрасную хорьковую шубу, взамен которой Биржевой комитет отдал мне пишущую машинку.

Эта пятимесячная работа маклером дала мне много практических знаний в области эшанжа, и я решил открыть свою меняльную контору. Риск сводился главным образом к плате за помещение. Биржа платила за аренду триста пятьдесят иен в месяц. Из этой суммы фирма «Кунст и Альберс» не скинула мне ни одной сены. Я оставил помещение за собой и стал хлопотать в Кредитной канцелярии о разрешении открыть меняльную контору. Но ответ затягивался, а помещение обходилось каждый день в двенадцать иен. Придя в канцелярию, я стал ругаться.

– Во Владивостоке действует более пятидесяти меняльных японских лавок и более ста китайских – и ни одной русской! Что же прикажете делать, принять китайское подданство, что ли?

Это подействовало, и к 1 января 1921 года я открыл собственное дело.

* * *

Осенью, в конце сентября 1920 г., моему зятю и сыну удалось выхлопотать казенную квартиру.