Эхо фронтовых радиограмм(Воспоминания защитника Ленинграда)

— Мать твою так и переэтак, дурак ты или кто? Беги быстрей ищи эту квартиру и забирай все бутылки. Бегом!

Я выскочил, добежал до того дома, еле отыскал квартиру, в мешок погрузил все бутылки с денатуратом и обратно к Зайкову. Свалил к его ногам мешок, он заглянул в него, заулыбался.

Этот денатурат все желающие отведали. Вкус его пренеприятнейший. Пробовали смешивать с соками, но все равно, — противно. Однако вскорости весь он был употреблен.

В другой покинутой квартире, случайно, в комоде я обнаружил две красивейшие новенькие немецкие фуражки офицера СС, с черепом на кокарде. Одел, размер мой 62-й, подошел к зеркалу. Вид весьма внушительный. Было желание одну фуражку сохранить как сувенир, но военное время и положение сержанта-радиста не позволило это сделать.

Из Вильянди двинулись дальше, на Пярну. До Пскова и Петсеры мы продвигались по своей родной русской земле и это хорошо чувствовалось. Наши взаимоотношения с населением были самые дружеские. Сплошная бедность и разорение не позволяли гражданскому населению каким-либо образом оказывать нашим солдатам помощь в питании, куреве или выпивке. Был небольшой равноценный обмен. Например, за пол-литра бензина дед давал котелок картошки, за фонарик, сделанный из ракетного патрона — горсть картошки и т. д.

Войдя на территорию Эстонии, сразу почувствовали — иное государство. Добротные хуторские постройки, дома, полные всякого добра и продуктов питания, огромные хозяйственные постройки с сотнями голов скота, птица, пчелы, сады, огороды.

Так как мы шли в передовых частях, гражданского населения на хуторах почти не встречали, в городах же и поселках трудно было определить: как население относится к нам. Во всяком случае радости на лицах эстонцев не видели. Многие понимали русский язык, да и наши солдаты уже знали простейшие фразы по-эстонски: «Пимо он?» — молоко есть? «Тере» — здравствуйте. Нам же отвечали: «Эй ёле» (нет) или «эймисто» (не понимаю).

Во всяком случае наши отношения с населением были нейтральные, ни дружеские, ни враждебные.

Были ли случаи вандализма или насилия? Редко, но были. К этому времени в полном ответе действовал приказ Главнокомандующего о жестоком наказании обидчиков мирного населения и этот приказ неукоснительно выполнялся. За плохое поведение кое-кто поплатился штрафным батальоном или тюрьмой.

Помню такой случай. Мы развернули рацию в небольшом населенном пункте, где 8-10 домов были разбросаны на приличном расстоянии друг от друга. Двое были на дежурстве, двое отдыхали. Рано утром к нам со слезами на глазах пришла средних лет эстонка и стала что-то, жестикулируя руками, объяснять нам на эстонском языке. Ничего не понимая, мы эстонку повели к дому, где размещались офицеры выносного пункта управления. Здесь кто-то из офицеров знал эстонский, и выяснилось, что поздно вечером к ней в дом вошли два офицера («с одной и двумя звездочками» — младший лейтенант и лейтенант, как объяснила хозяйка), поужинали сухим пайком, затем заперли хозяйку дома в одной комнате, а в спальне всю ночь насиловали ее 20-летнюю дочь. Дочь сейчас дома, сидит потрясенная и плачет горькими слезами. Рано утром, затемно, офицеры ушли из дома.

Все были возмущены и потрясены. По всем домам сделали обыски, опросили всех бойцов, часовых. Из рассказов часовых выяснилось, что действительно, через поселок проходили два офицера, имеющие документы и направляющиеся в свою часть. Рано утром их видели покидающими поселок в направлении на запад. Позвонили в штаб, оповестили соседние части. Поймали преступников или нет, мы так и не узнали.

За успешную операцию по освобождению Пскова. Острова, Петсеры (Печоры) коменданту 14-го укрепрайона присвоили очередное звание генерал-майора. Мы, радисты, редко с ним встречались, но однажды в Эстонии генерал-майор Бесперстов со своей свитой заявился к нам на радиостанцию. Я сидел с наушниками и передавал на ключе радиограмму. Остальные радисты занимались кто чем. Бесперстов подошел вплотную ко мне, я передал адресату «ждать», снял наушники и стал докладывать.

— С кем есть связь? — спросил генерал.

— Со всеми ОПАБами, — ответил я.

— Тогда свяжись с 261-м и я сейчас продиктую приказание Милютенко.

Я быстренько вызвал 261 ОПАБ, доложил:

— Связь есть, товарищ генерал-майор!

— Передавай: «Приказываю Милютенко немедленно поднять в атаку батальон и наступать со всеми приданными силами и средствами на населенный пункт Пухья!»

Я в растерянности оглянулся назад. Сзади Бесперстова стоял начальник штаба укрепрайона подполковник Мещеряков и подавал мне знаки, из которых я понял, что ничего не надо передавать. Я взялся за ключ и, не включая передатчик, стал долбить на ключе, имитируя передачу радиограммы. Затем доложил генералу, что приказ передан.

Для читателя поясню. Все передаваемые и принимаемые радиограммы были зашифрованы. Передача открытым — преступление! На фронте было достаточное количество контролирующих станций и любое нарушение в эфире строго каралось по закону.