Эхо Непрядвы

— К оружию, нукеры! — заревел перепуганный насмерть сотник, вскакивая, но воины его бежали к лошадям, кормившимся посреди поляны. На месте остались двое: Орка и еще один, только что вышедший из балагана — он стоял на коленях, сжимая руками сулицу, пробившую его насквозь со спины. Среди удирающих тоже были подбитые стрелами: один падал и вскакивал, другой семенил, согнувшись, вырывая из бока окровавленную тростину. Свистя, ревя, улюлюкая, из леса выбегали мужики в лохматых шапках с длинными блескучими топорами в руках; их показалось так много, что ордынский сотник ощутил небывалую прыть, сайгаком перемахнул костер и кинулся вслед за нукерами. Кони были близко — только бы ухватиться за луку седла! Вдруг жутко, оглушающе рявкнул медведь, и верные кони кочевников, никогда не выдававшие своих хозяев, метнулись от них к озеру, храпя и брыкаясь на скаку. Сотник запутался в траве, упал, увидел мельком, как кто-то широкий, бородатый, настигнув ближнего нукера, с маху ударил его топором по шлему… Оставшиеся без лошадей степняки начали выхватывать мечи, с отчаянным визгом кидались навстречу преследователям. И тут лишь Куремса заметил, что врагов меньше, чем его нукеров. Вскочив, он со злобным криком выбросил меч в грудь набегающего человека с поднятым топором, враг шарахнулся в сторону, оступился, забыв про топор в своих руках, Куремса увидел близко испуганное безусое лицо и с силой вонзил острие меча в открытое горло. Тотчас раздался яростный крик:

— Круши орду! Бей грабежников! Руби нечисть!

Сотник оборотился на грозный голос. В десяти шагах от него воин с сабельным шрамом на лице, одетый в железную броню, ожесточенно рубился мечом с двумя неповоротливыми на земле нукерами. Куремса бросился помогать своим и тут же пожалел, что не побежал в лес — один из степняков стоял, шатаясь, бессмысленно ловя отрубленную кисть правой руки, висящую на тоненькой красной жиле, и поливая землю кровавой струей, второй пытался поднырнуть под меч русского, чтобы обезножить его коварным ударом, да так и остался на корточках с разваленной надвое головой. Русский обернулся к сотнику, Куремса увидел его налитые кровью глаза, остановился как бы на зыбком мостике — дунь сейчас ветерок, и он упадет: в глазах русского была его смерть.

— Ну, вражина, ча стал?

Куремса, словно разбуженный, швырнул меч на землю, прыгнул в куст, пригибаясь, петляя по-заячьи, кинулся к лесу. Проклятая байдана, как она тяжела и хлещет железным подолом по коленям — в ней разве убежишь? Кто-то из кустов кинулся ему наперерез, от подножки Куремса со всего маху ударился оземь животом и грудью, задохнулся и не смог даже сопротивляться, когда ему заламывали и связывали руки. Потом поставили на ноги, накинули на шею чей-то аркан, потащили к костру. Куремсу шатало. Русский мед коварен — он не сразу пьянит.

Девки ревели навзрыд, хватая за полы мужиков, еще не пришедших в себя после сечи. Развязанный парень с подростками помогал перебраться к костру старому пастуху. Победители натащили целую кучу трофейного оружия, сюда же принесли заколотого сотником парня. Хромой мужик со зверским лицом оттаскивал раненого в ноги десятника на край поляны. Рыжебородый воин в кольчуге сокрушался над убитыми:

— Эх ты, Овсюха горемычный! Чего остолбенел, когда рубить надо? Догнал вражину — по башке ево, и делу конец! Нет — стал, будто повязанный, сам же на меч налетел.

— Ох, дядька Иван, непростое дело человека срубить, — пожаловался молодой мужик. — Я ноне двоих зашиб, а руки-то вон досе дрожмя дрожат.

— Это рази человек? — Окольчуженный витязь зыркнул на пленного злыми глазами. — Однако, лихо, мужики. Вшестером чертову дюжину, почитай, упокоили.

— Пятерых-то мы стрелами да сулицами добыли, остальные и ослабли от страха, — сказал подошедший Роман. — В другой раз этак не выйдет.

— Пожалуй што, — согласился Копыто.

Из крайнего балагана послышался громкий плач девок. Один из мужиков хотел войти туда, но его не впустили.

— Чего у них там? — спросил Копыто.

Подростки и парень отвели глаза, дед, сидевший у костра с перевязанной ногой, глухо ответил:

— Да што — Марью снасильничали, пакостники.

— И этот? — Воин кивнул на пленного.

— Этот — первый.

Копыто шагнул к сотнику. Куремса не носил знака, но бывший разведчик легко угадал в нем начальника.

— Ты кто? — спросил по-татарски.

Куремса выпятил грудь:

— Я начальник сотни. Мой покровитель — великий эмир Таврии оглан Кутлабуга.

— Вон даже как! Где твоя сотня?

Куремса уже не верил, что его убьют. Сотниками дорожат и враги, особенно когда они в чести у эмиров.

— Моя сотня делает, что ей велено.

— Понятно: жгет, режет и насильничает.

— Ванюша, — негромко окликнул Роман. Из балагана вышли девки, среди них стояла Марья, бледная как смерть, с искусанными в кровь губами.

— Вот он, твой обидчик, Марья! — громко сказал воин. — Приказывай: што делать с ним?

Девушка глянула на сотника, закрыла руками лицо, опустилась на землю.

— О-ох, мама родная, как мне теперь жить?