Эхо Непрядвы

Вражеского разведчика настигли версты через две. Он понуро сидел на упавшей лесине, лошадь его общипывала листья с орешника, и шорох веток предупредил Копыто. Сквозь зеленую сеть острый взор Ивана различал лицо врага, отрешенное, похожее на потрескавшийся желтый известняк. О чем он думал? Может быть, решал: возвращаться ли к своим, где придется держать ответ за пропавших воинов, или выбрать иной путь? А может, посреди враждебного леса грезились ему родные кочевья в привольной степи, горечь кизячного дымка, лица старухи и маленьких внуков? Стрела уже легла в изложье, когда степняк насторожился, повернул голову и тем облегчил прицел.

В тот же день запах дыма навел Копыто на станицу беглых крестьян. Было их больше трех десятков, семеро — молодые мужики и парни, годные для ратного дела. Они ушли из-под самого носа грабителей, бросив на дороге обоз со всем добром, второй день голодали и зябли у костров, пробираясь на Можайск. Копыто оставил в отряде мужчин, остальных отослал на вырубку, к пастухам. Теперь в его ватаге стало двенадцать бойцов. Он самолично разведал Звонцы. Пустое село с растворенными воротами подворий манило к себе и казалось страшным. В деревянном кресте церквушки торчала длинная опереная стрела — какой-то степняк проверял свою меткость или стрелял голубей.

Под вечер устроили засаду между Звонцами и серпуховским трактом. Уже стекалась военная добыча к основному пути ордынского войска от Серпухова на Москву, и ждать пришлось недолго. Сначала прошла конная полусотня, охраняя подводы с зерном в мешках и коробах, медовыми колодами, сундуками и узлами, из которых выпирали круги воска, торчали высохшие звериные шкуры. Через час появилась новая колонна. Спереди, вольно держась в седлах, ехало четверо всадников, за ними тянулись телеги с какой-то поклажей, над бортами торчали головы детей. Привязанные к телегам веревками, брели босые, простоволосые люди: молодые мужчины и женщины. Позади торчали пики конного десятка, доносилась унылая степняцкая песня. Копыто застрекотал белкой — сигнал своим приготовиться к нападению. Стали различаться слова песни, которую выводил высокий молодой голос:

Когда время выдернет зубы у волка,
Старый зверь издыха ет в овраге.
У седого Худай-богатура
Время вырвало тридцать зубов и один,
Но голод не стиснет арканом шею Худая —
У старого волка степей уж большие волчата,
Они — сосцы его жизни,
И Сондуг-удалец — сладчайший сосец.
Скоро великий эмир Кутлабуга
Привяжет коней к Золотому колу[15]

в стране урусутов,И тогда на славной охоте в богатых улусах
Сондуг-удалец теплую шубу добудет,
Красную шубу соболью.
Он добудет красную шапку бобрового меха,
Сбив ее меткой стрелой с урусутского князя.
А потом скакуна золотого эмир Кутлабуга
Снова привяжет у юрты отцовской,
И воины станут хвалиться добычей,
Жен своих милых и старых отцов одаряя.
Крикнет старый Худай сладчайшему сыну:
«Ойе, любимый волчонок!
Отдай мне красную шубу соболью,
Красную шапку отдай ты мне поскорее —
Ведь осень уже застала Худая,
Осенние реки со льдом в жилы ему пролила.
Ойе, зубастый волчонок,
Согрей-ка ты старого волка
Шубой почетной с княжеского плеча».

Копыто каркнул вороном: передних всадников он пропускает, их должна взять на себя пятерка, затаившаяся в кустах по другую сторону дороги. Сам он ударит замыкающих. Копыто стал осторожно отходить в глубину леса, где стояли верхами его ватажники. Песня близилась: