Эхо тайги

Только на святки да масленку шумело оно. И гармошки пели, и полозья скрипели без мала за полночь, и смеху столько, что, казалось, сами горы проснулись и рады без меры, и веселятся, хохочут, поют вместе с людьми.

Сегодня, хоть и не праздник, а везде слышится собачий лай, мелькают сани, ржут лошади.

— Пронеси и помилуй, пронеси и помилуй, кура же к счастью легла, — крестилась Арина, и вздрагивала всякий раз, как казалось, что скрип снега приближался к ее воротам.

— Пронеси и помилуй, — шептали в тот час сотни рогачевцев. Тревога повисла над селом. С осени и до половины зимы не видали солдат. А в последнее время они снова зачастили. Сегодня нагрянул подполковник Горев. Значит, припасай овсеца для лошадей, мяса да хлеба. Эх, если б дело закончилось только овсом, да мясом, да еще медовухой, можно бы было мириться. Но с каждым приездом все сильнее стонет село.

И вдруг шаги во дворе у Арины. «Батюшки-светы, неужто солдаты? — оглядела избу. — Сундук уже пуст. Одеялишко? Ветхое! Полушубок! — куда б его деть, полушубок? Не успеть. Господи, пронеси…»

Только и сделала, что сорвала с гвоздя полушубок и, скомкав, положила на лавку, села сверху.

— Ой, мука еще в амбарушке… Последнюю заберут, Дверь отворилась.

В избу вошли два солдата. Один — кряжистый, борода черная. Второй — мальчишка еще. Мотня штанов висела чуть повыше колен.

— Эх, служба наша, — вздохнул бородатый. — Арина Рогачева ты будешь?

— Я. Господи, да пошто ты ко мне? Рассчиталась я.

Бородатый солдат заглянул в бумагу.

— С тебя, Арина, девяносто четыре рубли сорок одна копейка. Еще в тот раз тебя упреждали. Сготовила?

— За што, служивый?

— Как — за што? Господин подполковник тебе объяснял: недоимка.

— Кака недоимка? — все недоимки отменены.

— Тс-с-с. Молчи шибче, — оглянулся на дверь, не слышит ли кто. — Те недоимки Советская власть отменила, а наши ее саму, власть, отменили. Не поминай про отмену, ежли худого не хочешь.

— Так недоимка-то за мужиком моим, а он убит на войне. За царя. Жизнью своей недоимки покрыл.

— Оно при царе так было, а теперича равноправие — што мужик, што баба, што живой, што мертвый — ответ один. Ты уж прости нас, служба така. Господин подполковник изволили приказать: денег нет — корову вести со двора, овечек. Может, хлебцем отдашь?

— Ты в уме? Откуда хлеб-от?…

— Значит, коровенку придется взять. Не гневись, сестрица. — Солдат пошел из избы, неуклюже, как бы винясь.

— Корову? — Арина вцепилась в его рукав. — Бога побойся. Не дам, не пущу. Решите саму…

Солдат не отбивался: сам крестьянин, сам знает, что такое корова для солдатской вдовы, да служба. Он тихонько проговорил:

— Ты квартирантку свою, Ксению Рогачеву, упреди. До нее у командира, видать, особое дело.

Тут в дверях показался усатый унтер.

— Пошто балаболите тут? — прикрикнул он на солдат. — Марш из избы, и немедленно взять корову! Веревку, вишь, не нашли. Я покажу вам веревку.

Во дворе замычала корова. Арина кинулась к двери.

— Душегубы! Антихристы! — Арина пыталась оттолкнуть унтера — не смогла и вцепилась ему в руку зубами… Унтер вскрикнул от боли. Затем что-то сильно толкнуло ее в затылок, и звезды брызнули из глаз.

…Очнулась, и сразу мысль о корове. Поднялась. Дверь настежь, в избе холодно. Накинув полушубок, выбежала во двор. Сиротливо чернело пустое стойло.

— Ох, матушки, — запричитала Арина. Хотела на помощь крикнуть соседей, но у одних солдаты выводили из ворог бычка с кобылой, у других волокли но снегу упирающегося парня.

Кто поможет, если у каждого свое горе, если стон стоит над селом?

— Сама-то вроде цела, — перекрестилась Арина и чуть не упала от боли в затылке. Торопливо надев лыжи, кинулась бежать поперек дороги, в проулок, за реку, в тайгу.

2

Богаты тока Кедровой Синюхи. Бывает, до полста косачей собираются одновременно на поляне. Раздолье охотнику. Но не только токами манит к себе Синюха Ксюшу. С ее склонов хорошо видна Солнечная грива, где была усадьба коммуны.

«Что имеем, не ценим, потерявши, плачем», — говорит народная мудрость. Ксюша только сейчас по-настоящему поняла значение коллектива, поняла, какое неоценимое сокровище она нашла там, на Солнечной гриве. Вот и ходила на Кедровую Синюху, чтобы хоть издали посмотреть на дорогие ей места.

К утру Синюху порошил свежевыпавший снег. Приморозило. Но весенняя жизнь шла своим чередом. На рассвете забарабанили куропатки. С громким «чуф-ф-фык» перед Ксюшиным скрадком на полянку опустился краснобровый косач. Второй, третий… Заходили птицы по кругу, опустив головы к земле, будто искали что-то, при этом чертили по снегу концами крыльев и бормотали, бормотали. А дальше два петуха, раскинув крылья, распустив веером черно-белые хвосты, плясали друг перед другом. Пригнув головы, то закружатся, то остановятся на мгновенье, сделают небольшую пробежку, подскок и опять кружатся, наскакивают друг на друга, взлетают, яростно хлопая крыльями. А вокруг них десятки других петухов также ходили кругами, дрались, бормотали, чуфыркали. Любовные косачиные песни далеко разносились по притихшей тайге.