Эхо тайги

— Знаешь, Ксюша, даже не пойму, почему именно эти строки пришли мне сейчас в голову. Никакого тут лукоморья, никаких зеленых дубов… Наверно, навивы снега на ветках издали у меня представление о мире, полном очарования ожившей сказки. Не знаю…

Ксюша тихо опустилась рядом с Верой.

— А дальше… Дальше што?

Идет направо — песнь заводит,
Налево — сказку говорит.
Там чудеса, там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит.
Там на неведомых дорожках…

— Вот и мы, Ксюша, бредем сейчас по неведомой дорожке…

Не первый раз в жизни Ксюша встретилась со словами, звучащими песней. И вновь они поразили ее. Боясь спугнуть очарование поющих строк, она попросила прочесть еще. Вера прочла и про Бабу-Ягу, и про царевича, что мимоходом пленяет грозного царя.

— Я и сама иду другой раз по тайге, смотрю, как роса на листьях блестит, как на цветке шмель повис, а рядом ключик по камням прыгает и звенит… И вот тут, — показала Ксюша на грудь, — тоже песня родится. Грезишь: такой, мол, красивой песни и на свете не было, а начнешь вслух петь, только и скажешь: ключик журчит, росинки висят, и все.

Подперев подбородок ладонью, Ксюша смотрела на раскаленные угли костра, на языки пламени, похожие на прыгающих зверюшек, и повторяла вслух: «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том…»

— Вера, до чего ладно сказано. Слова-то вовсе простые, а дух от них замирает. Я шибко злая стала, а вот услышала такое — и хочется человеку хорошее сделать. Да как же иначе, знать такие слова и делать зло?

— Люди называют литературу человекознанием. А ты, Ксюша, добрая. Это жизнь наша злая, а ты добрая.

После Веры приходил Иннокентий из Камышовки. Приходили совсем незнакомые люди с поручениями от Веры, а Ксюша или водила их на Баянкуль к «Алексею», или передавала ему письма. Два раза — даже посылки. Тяжелые. Сначала хотела спросить, что в них, а потом сама догадалась. И ей было радостно, что она кому-то нужна.

Ксюша встала. Надела лыжи и, взвалив на спину мешок с добычей, пошла в горы. Как хорошо бы прийти сейчас к Арине, спокойно напиться горячего чаю, растереть уставшие ноги. Но нет, нельзя. Завтра чуть свет опять надо в тайгу. А может, спокойно на селе? Можно отдохнуть денек-другой?…

Когда Ксюша начала спускаться к селу, совсем стемнело. Но странное дело, только в избах Кузьмы Ивановича да Устина маячили тусклые огоньки, в остальных — темно. И в новосельском краю ни огонечка.

— Што-то стряслось? — Пошла сторожко, избегая прогалин, прокладывая лыжню поближе к густым пихтачам.

Подходя к новосельскому краю, еще с горы увидела избу Арины. От нее к реке, как углем, прочерчена свежая лыжня — неровная, с вмятинами. Видно что шел не таежник.

«Кто это? Может, крестна ушла за реку? Зачем? Беда стряслась?…» — Ксюша проследила, где вошла лыжня в тайгу. Стараясь не шуметь, заскользила в том же направлении. Поляна… Стог снега… Возле него человек! «Крестна?!»

Ксюша не стала окликать Арину, а побежала прямо к стогу.

— Ксю-ш-шенька… ты? Ой, не ходи в село. Там солдаты. У Симеоновой хаты обоз снаряжают. Ночь в тайге скоротаем, двое-то — не одна. Ксюшенька, родненькая, ко-о-о-рову свели, буренушку… доченьку нашу… Кого теперь делать-то станем?

— Пошли домой, тут вконец заколеешь. У меня ружье, нож…

— Не ходи ты на смертушку, на позор. Тебя особливо ищут…

Не послушала Ксюша, побежала к селу. Бежала и ругала себя: и впрямь надо бы переждать в тайге… Но Вавила наказывал: «все узнавай, да берегись… Не лезь на рожон».

С ходу перемахнула желоб снежной дороги, прошла по огороду и остановилась возле избы. С соседнего двора донеслись заунывные причитания: «На кого нас, соколик, спокинул. Дай взглянуть напоследок на чело твое ясное… Угоняют в солдаты тебя…»

Собаки тоже сегодня не брехали, а выли тоскливо. Во дворе мелькнули две тени и скрылись за стайкой. Ксюша присела. Поправила ножны, чтоб легче было выхватить нож. От быстрого бега дышала порывисто, громко, а надо бы затаиться. Да куда там таиться, когда наскрипела лыжами — аж в кержацком краю, поди, слышно. Сколько раз за осень и зиму налетали на Рогачево солдаты Горева. Сколько раз допытывались у Арины: «Где твоя крестная дочь? Где пособница коммунаров? Говори, а не то…» И высечь сулили, и расстрелять, но Арина отделывалась то зуботычиной, то ударом нагайки, то медовухой.

«Никак попала в засаду?»

Решила снять лыжи и тихонько, по завалинке, выбраться на улицу, а там — на дорогу и в тайгу.

Нагнулась и, напряженно глядя вперед, отстегнула правую лыжу. Тут подоспела Арина. Она шла, тяжело отдуваясь, и снег под нею скрипел, как под груженой подводой. Шла с придыханием, пеняла: «Ой, очумела, Ксюха… запалилась вконец я…»

Со двора послышались приглушенные голоса, и тень отделилась от стайки.

— Ксюша, ты это?

Голос знакомый, Но Ксюша не ответила.

— Я это… Тарас… Со мною Захар да Никандр. Откликнись ты, ради Христа, застыли мы, поджидая тебя.

— Кого вам?

— Тебя. Подходи быстрей, а то солдаты все шастают, как бы не засекли нас с тобой.