Эхо тайги

Впервые такое неповиновение. Яким еще раз кивнул головой, но поручик сказал:

– Никуда не уходи. И свет не зажигай.

Понял Яким: поручик боится, чтоб Арина не сболтнула кому-нибудь про него. Ведь в селе Жура с отрядом, И Федор в Совете.

– Ну-ну-с, Яким, как дела?

«Сумел пробраться в партизанский отряд?» – перевел для себя Яким, и отрицательно качнул головой.

– Все по-старому.

– Та-ак. И какие надежды?

Яким только развел руками. На лице его отразилось откровенное сожаление. Именно это и рассердило Зорина.

– Тебе давно надо быть в Притаежном, а ты к бабе под бок завалился! На прииске господина Ваницкого бандиты по-прежнему добывают золото. Завтра чтоб был на прииске! Мало тебе порки?

Тут Арина не выдержала, схватила ухват и вышла на середину избы.

– Да ты знашь ли, кому вздумал грозить? Это же солнце России. Ему и так разные бальмоны да есенины, супостаты треклятые, спать не дают, а тут ты еще?

– Прочь, дура баба.

– Ты на меня не кричи, я у себя в избе. Ты мне не муж и не свекор. С миром пришел, так садись к столу, а не с миром…

Опасность грозила «херувимчику», и Арина забыла про себя. Впервые в жизни она говорила с мужиком, как с ровней. Глаза полны гнева, в руках ухват. Да будь сейчас перед ней хоть сто мужиков, она не раздумывая вступила бы с ними в драку. Так, распушась и раскинув крылья, забывая себя, защищает наседка свой выводок.

– Не с миром, так вот тебе бог, вот порог, и катись, откуда пришел. И дорогу сюда позабудь. Ты Якимова ногтя не стоишь, должон на Якима молиться. Яким самому царю другом был…

– Арина, очнись, – Яким пытался отнять у нее ухват, но гнев удвоил ее силы.

– Пусти… Он тебе грозит, а ты его защищаешь? Слава богу, кто-то идет к нам…

– Где?

– Эвон, – Арина кивнула на окно и, отступив к двери, сделала вид, что хочет крикнуть.

– Молчи, дура! – Зорин увидел, что по тропке к воротам быстро шел мужик. – Яким, выйди поговори и отправь поскорее.

– Я здесь не со всякими знакомство веду. Арина, выйди, поговори…

Арина припала к оконцу и радостно вскрикнула?

– Да это Ванюшка!

Зорин огляделся.

– Спрячь меня быстро!

– Я тебя спрячу, голубчик! – в аринином голосе такая угроза, что поручик, не говоря больше ни слова, выскочил во двор. Скрипнула дверь хлева.

– Так-то оно куда лучше, – перекрестилась Арина, пряча в подпечку ухват.

Ванюшка тоже вошел не сразу. «А вдруг Симеон у Арины?» Перед дверью он долго сбивал снег с валенок, чистил их голиком, потом стряхивал снег с полушубка рукавицей. Приведя себя в порядок, вошел в избу. Не стучал. Он знал: если Арине почему-либо посторонний не нужен, так закрючит дверь.

Яким был рад Ванюшке. Он избавил его от Зорина, и он же может помочь выполнить приказ Горева.

Ванюшка размотал кушак, повесил полушубок.

– Подсаживайся к столу, Арина угостит нас медовухой. Где ты пропадал? С собственной свадьбы исчез! А я, брат, вот опять тут… стишки пописываю. Кругом кровь льется, а у Аринушки хорошо… У родных-то был?

– Не-е… Неохота туда казаться.

– И не кажись, – вступила Арина. – Тесть ищет днем и ночью, штоб хребет тебе сломать. А жена ревмя ревет. Вань, отец твой пришел. Сказывают: невиновным признали, а кто говорит, новая власть отпустила. Сысоя-то, видать, не он стукнул… Господи, упокой ты душу раба Сысоя…

– Чего запричитала?…

– Так, Ваньша, к слову пришлось, – Арина поставила на стол блины, медовуху, румяную картошку, запеченную на сковородке и все тараторила: – Тетка Матрена бабам у лавки сказывала, будто шибко Устин-то в кутузке бушевал, и все кричал: не я убил Сысойку! Не я… За што меня держите. Я, грит, шел его убить, да упредил меня кто-то.

– А теперь как живет? – спросил Ванюшка, опустив голову.

– Пьет, Ваня. Ко мне приходил, пытал: где вас с Ксюхой искать.

– Про то я знаю…

– Да народ баит: шибко Симеона да Матрену ругат: пошто на свиданку редко ездили да харчей мало привозили.

О-ох, Ваня, сторожись нову родню. Да и своих… Убьют.

– Опять ныть?

– Ну, садись к столу, садись, – улыбнулась Арина. Первый раз Ванюшку так ласково привечают в этой избе. – Садись, садись, касатик. Ксюша-то где?

– Тут Жура остался с отрядом, а мы с Ксюхой, – Ванюшка старался говорить степенно, с растяжкой, – Советску власть расширям. Теперича мы ее, окромя Рогачева, утвердили еще в Гуселетовой, в Притаежном и дале идем. Бои у нас, почитай, кажный день.

– Ужасть кака. Выпей-ка медовухи с Якимом. И я пригублю.

Ванюшка потянулся к ковшу и отдернул руку.

– У нас пить нельзя. Общий сход партизан вынес такой приговор: кто пьяным напьется, того розгами сечь.

– Неужто секут?

– А ты думашь, приговор просто так? За милую душу распишут. Да я не шибко розог боюсь. Просто сознательный стал.

Яким сейчас больше всего боялся остаться один. Ну, как Зорин вернется! И настойчиво толкал кружку Ванюшке.

– Мы с тобой не до пьяна, а чтоб душа чуть запела. – Чокнулись. – Чур, не ставить. Хороша у Аринушки медовуха.

Ни-ни… Помалу я пить не умею, а как душа просит – сознательность не позволят. И окромя того… я же сказал, как у нас.