Эхо тайги

Тусклое солнце катилось к закату, вдоль горизонта расцветали неяркие краски зари. И вдруг:

– Караул-ул… На помощь…

Крики неслись с хутора, что чернел вправо от дороги над Выдрихой. Все укутал снег: и землю, и деревья, и горы. Только на островерхой крыше не удержался, скатился с нее, и черепичная крыша резко выделялась над заснеженными деревьями.

– Спаси-и-ите… – молил женский голос.

– Стой, – крикнула Вера вознице и привстала в санях, пытаясь сбросить тяжелый тулуп. – Стой, тебе говорят.

– Сдурела! – Возница уже привстал и, раскрутив над головой концы вожжей, крикнул: – Пш-ш-е-ел… гра-а-абят… – На сибирских трактах лошади с малых лет после крика «Гра-а-абят…» получают удар кнута и, не дожидаясь повтора, переходят на мах. И сейчас, услышав «пш-шел, грабят», гнедой жеребец рванулся вперед, словно его прижгли раскаленным железом.

От толчка Вера упала на дно кошевы и, силясь выбраться из тулупа, кричала вознице:

– Стой, тебе говорят… Неужели криков не слышишь?!

– Слышу – потому и гоню, девонька. Ах ты, господи! Знал, што тут грабители шастают, да вот своих повидать захотелось… Но-о… пш-шел… гра-а-абят…

– Стой! – Вера приподнялась и, схватив за вожжи, что было сил натянула их. – Тпр-р-ру-у!…

– Сдурела! – возница попытался отнять вожжи, но отпрянул, увидев черный зрачок пистолета.

– Стой, тебе говорят, – Вера вылезла из кошевы. – Не вздумай удрать. Найду… Меня знаешь.

Посередине хуторского двора лежал мужчина и тихо стонал. Вера нагнулась к нему, но из дома послышались крика женщин. Поставив браунинг на боевой взвод, Вера решительно распахнула дверь и увидела просторную комнату, тускло освещенную керосиновой лампой. Против дверей, в левом углу, у окна, к столу привязана девочка лет двенадцати. Напротив нее женщина. Волосы ее разметались, глаза широко открыты.

– Помогите… господи… Люди… – кричала женщина, пытаясь порвать ремни. Справа от двери сундук, вокруг ворох вещей. Рядом винтовка. Мужчина роется в сундуке и кричит:

– Должны быть деньги! Должны!… Где они?

Вера отбросила винтовку в сторону н направила браунинг на человека, рывшегося в сундуке.

– Руки вверх, мерзавец!

Когда мародер повернулся к Вере, та отпрянула и чуть не опустила руку с оружием.

– Яким? Быть не может! Мы вас в Притаежном искали…

Яким пьян. На лице и злость и блаженство. Он только что пропустил стаканчик чудесного первача, нашел в сундуке увесистый мешочек с золотом, и если бы еще деньги… Качнувшись, он уселся на край открытого сундука и спросил недовольно:

– Мадам, вы меня, кажется, знаете?

– Линда… Линду спа-а-сите, – истошно кричала женщина у окна.

Вера чуть отступила и крикнула женщине:

– Где ваша Линда? Что с ней случилось?

Ответа не дождалась. Стон донесся из комнаты-боковушки и, отодвинув штору, порог переступила высокая девушка. Кофта и юбка порваны. Серые глаза округлены от ужаса.

– Ма-ама… Ма-ама… – держась за косяк двери, она медленно опустилась на пол.

Мать закричала истошно.

– Линда… Дочка…

Вера не успела разобраться в событиях, оправиться от неожиданной встречи с Якимом, как на пороге боковушка показался мужчина с копной всклокоченных черных волос, с кровоточащими царапинами на лице.

«Это тот самый черноволосый грабитель, на которого столько жаловались хуторяне! Значит, второй – Яким?» – подумала Вера и крикнула:

– Руки вверх! Оба к стене! Стреляю! – и выстрелила чуть выше головы черноволосого. Он бросился на пол и Вера увидела, как из-под сбитого набок черного парика выбились русые волосы. И черная борода сбилась набок.

– Ванюшка?! – Вера не верила своим глазам – Мерзавец! Шляешься по хуторам и насилуешь девушек?! Ах, подлец!

В открытую дверь с трудом вошел высокий, плечистый мужчина. На голове его кровь.

– Отец, отец, – крикнула девочка у окна.

Что она дальше кричала, Вера не поняла.

– Хозяин, – позвала она, наберитесь сил. Обыщите карманы у мерзавцев, у них могут быть гранаты и револьверы. Смелее, смелее. Я их держу на прицеле. Теперь давайте веревки и вяжите… Крепче, крепче…

11

Ванюшку и Якима втолкнули в холодный клоповник. Кого только не сажали и не бросали сюда: бесфамильных бродяг, в истлевших азямах, чубатых, избитых до полусмерти цыган, заподозренных в конокрадстве, бывало, и трупы убитых в драке по неделе ожидали здесь приезда начальства. Здесь и пороли по приговору мирского схода. И все оставляло свои запахи. Они сохранялись, накапливались и с годами становились все гуще. Когда Якима втолкнули сюда, у него перехватило дух, и он забарабанил в дверь кулаками:

– Куда вы меня привели! Я задыхаюсь… тут нечем дышать. Откройте, пожалуйста, форточку.

– Найдешь, подлюга, чем дышать, коль жить захочешь, – ответили из-за двери. – А сдохнешь, туда и дорога,

– П-послушайте, вы, нахал, выбирайте слова. Да, я пьян… ч-ч-чуточку пьян, но это не дает вам права хамить.

Ванюшка молча пробрался в дальний угол, присел на корточки и затих. Яким выпил много, но еще держался на ногах. Сорвав с шеи шарф, чтоб легче было дышать, с трудом расстегнув верхние пуговицы полушубка, пробормотал!