Эхо теней и другие мистические истории

Молодая оборачивает взгляд к маленькому насекомому, заинтересованно наблюдает, как тот ползёт вдоль дорожек проступающих под бледной кожей тонких сосудов вен. Его маленький хоботок протянут к одному из сосудов — и видно, как там не то впрыскивается, не то оттягивается светлый нектар.

Быстрый взмах — и мотылёк улетает, а дева вновь застывает, обнимает сама себя. Только теперь оборачивается на шорохи.

Мика замирает, встречается с молодой взглядом.

Белый диск луны выступает из-за гряды облаков, озаряя светом лицо стоящей у берега.

Лоб у неё высокий. Аккуратные надбровные дуги. Сами брови — светлые, негустые, прикрывают как будто щитками впалые раскосые карие, но при этом почти кошачьи глаза. Нос неширокий, чуть подогнут крючком, как очень маленький, заострённый клюв. Слегка выпирающие скулы посажены примерно на уровне его кончика. Тонкой кожей на них стелятся щёки, натянуты будто тканью, сходятся к заострённому подбородку. Рот приоткрыт, губы — сухие и маленькие, слегка разомкнуты, обнажают края бледно-жёлтых зубов.

Взгляд в сторону Мики — размытый, почти безразличный. Взгляд королевы на объятый огнём некогда родной, в котором прошла вся её недолгая жизнь, дворец.

Она смотрит как будто бы сквозь, на густые заросли за спиной девушки. На раскидистые ветви, гряду искажённых, кривых и плотных деревьев.

От низа живота, меж плотно сведённых ног тянется плотная бурая пульсирующая нить. Эта нить оставляет грязный и липкий, ловящий блики ночного диска след на её светлой коже — и этот след расходится вязкими темнеющими подтёками по её упругим бёдрам, расползается по коленам и голеням.

За первой нитью всё там же, от закрытой от жадных взглядов прорехи-раны тут же вытягивается другая такая же. И ещё, и ещё одна. Плотные, множество, все расходятся, облепляют её доселе оголённый низ, слипаются, комьями сыпятся к песчаному берегу, тем самым одевая молодую в длинную юбку, с подолами до самых стоп.

Мика просто лишь наблюдает за этим странным преображением. Её сердце не заходится тяжёлым стуком, не срывается её дыхание. Просто смотрит сквозь раздвинутые заросли. Не может определиться, что именно должна сейчас ощущать.

Водная гладь бурлит, заходится шипением, пузырится, как тёплая болотная топь — и молодая вновь встаёт спиной к Мике, а подолы её новой юбки оставляют буро-грязный, гнилостный след на земле.

Из лопающихся пузырей на поверхности озера раскрываются лепестки, а под ними — распускаются бутоны белых кувшинок. К тем кувшинкам слетаются красные светлячки — и вот теперь появляется звук.

Звук отчётливый, звук размеренный. Это даже не эхо и не гудение, а протянутое, протяжное многоголосье. Так мог бы звучать хор, поднимающийся из глубин. Так могла бы звучать укрытая первоцветами весенняя, с талым снегом земля, имей она собственный голос. Так поёт небо, стягивая кудрявые тучи к омывающему дождю.

Светлячки, мотыльки, сумеречники — разноцветные и мерцающие — все слетаются дальше от берега, не к самому сердцу, но всего немного, к достаточной глубине озера. К самой большой кувшинке, чей бутон — самый высокий из прочих — пока что плотно закрыт. И вокруг бутона, по его лианам, водорослям, лепесткам, вода заходится светлой, пряной, с запахом лотоса, соли и мяты пеной. Воздушной, пышной и брызгающей — она комьями вздымается над поверхностью — и вновь опадает к глади, оставляя вокруг себя неспокойную, как перебор струн гитары, рябь.

Пепельные сумеречники, красные бабочки, лиловые мотыльки посыпают закрытый бутон переливающейся пыльцой, окрашивая его всеми, имеющимися при них, цветами — и уже не мутно-зелёный, но яркий, в уютных ночных тонах он как будто теплеет. Как будто дрогнул, а вместе с ним — вздрогнули всё ещё смиренно сложенные полупрозрачные крылья за спиной стоящей на берегу ожидающей, решившейся молодой.

Мика находит в себе силы оторвать взгляд от этой картины — и замечает чуть дальше по косе побережья сваленные обломки дерева. Да нет, не просто «дерева». Вот детали пробитой, сложенной двумя треугольниками, разломленной в середине кормы. А вот утопающий, торчащий из песка и гальки маленьким обелиском нос. И перебитые обломки и щепки досок. Всё это просто свалено вместе, ещё и отнесено от воды чуть дальше, чтоб никогда больше не отправиться в спокойную плавь.

Поднимается ветер — и пена вокруг бутона вздымается на порывах, закрывает всю кувшинку воздушной завесой — и насекомые разлетаются от неё. Но подхвачены малым вихрем, все перемалываются — и растворяются зыбкой пыльцой.

Хор недр, глубин, выси — он усиливается, он торжественный — и бутон великой кувшинки размыкается, опадает пена, и в сердце цветка из завесы является возвышенная златокудрая нагая дева.

Молодая на берегу отступает от края воды — а явившая из пены мерно ступает к ней, касаясь кончиками стоп расходящейся тихой ряби.

Они обе встают ровно против подруга подруги — и профилями к замлевшей, удивлённой, смятённой Мике.

Златовласая — она гордо вскидывает голову, указывает молодой, чтоб та осела пред ней на колени.