Эхо теней и другие мистические истории

А вот между двумя парами, посредине, стоит одинокий волк. Он, конечно, высокий и серый — но не то, чтобы очень грозный. Хитрый? Ну, да! Без сомнения! Злой?.. Иногда он помогает лисичке. Но и часто — спасает и Сатоши — и даже Леночку, особенно, когда те не могут справиться с Большим Медведем. А ещё с Грюком дружит. Единственный, кто его понимает.

За все качества этого зверя, про себя волка ты зовёшь просто: «Капитан». Ведь, и Белочка Леночка, и Лиса Чернобурка, и даже Грюк, и Сатоши, и Большой Медведь — они хоть иногда и враждуют друг с дружкой — но все — часть единой команды. Команды их общего судна. Их личной подводной лодочки.

Той самой кружки, в которую ты их собираешь. Они вместе плескаются на волнах, сражаются с морской медузой Мочалкой и Морским Змеем — нехорошим тугим полотенцем. Они впятером против самых диких и самых ужасных чудищ. И только на берегу вспоминают, что и между собой иногда находятся поводы для вражды.

Вода из крана уже не хлещет.

Ты отправляешь весь экипаж к причалу — а сама жмуришься. Тебе нужно как можно глубже уйти ко дну. Подставить плечи заботливым сильным рукам. Не только плечи — но и всю спину. И не только рукам, а и липкому едкому мылу.

Всё-таки ванная — она не только для одной лишь тебя.

Не для чужих глаз

Ты лежишь, смотришь в темноту потолка.

Дверь в твою комнату приоткрыта, а из коридора — и чуть-чуть дальше — слышатся разговоры, какой-то невнятный шум.

У вас гости, а тебя не позвали?

Да нет, быть не может. Тебе же просто сказали: «Уже поздно и пора спать».

Вот тебя уложили — а сами-то не спешат! Нехорошие!

Непорядок!

Дуешься.

Надо бы разобраться.

Ты скидываешь с себя одеяло, опускаешься на пол. Тихонько-тихонько крадёшься к выходу.

Да, всё верно. Звуки из общего зала.

Кстати, свет везде выключен. Вот же они какие! Хотят тебя убедить в том, что тоже уже по постелям — а сами вот взяли — и даже и не закрылись!

О чём же они говорят?..

Затаив дыхание, на носочках, чтоб не скрипеть половицами, ты аккуратно шагаешь к залу.

Разговоры там, в нём, прекратились. А лучше бы нет: теперь поскрипывания. Капли?..

Что они делают?..

Ты уже почти что достигла цели.

Так.

Дверь в зал прикрыта, но не захлопнута.

Тихо-тихо, едва ли не шёпотом нажимаешь на неё кончиками пальцев ладони.

Вздрагиваешь, заслышав пронзительный женский крик.

Застываешь, как вкопанная.

Помещение окутано темнотой, а вот в телевизоре, на экране — оттуда бьёт яркий-яркий, чуть синеватый, кровавый свет. Ты видишь на этом экране длиннющий, бесконечный, уходящий во тьму коридор. Мрачный такой весь, хмурый. Нет, не в счёт отбрасываемых от покачивающихся ламп теней. Но… Там и по полу, и по стенам — ты видишь, ты понимаешь — там кровь, кровь настоящая! Тела изувеченные! Там… Там всё, всё, всё густым, алым, красным всё перемазано — и по стенам, и с потолка стекает. Хлюпает смачно, мясисто!

Ты дрожишь. У тебя колени подкашиваются. Моргаешь-моргаешь, отчаянно головой мотаешь. Не глотать, себя не выдать стараешься — но хлопаешь дверью — и мигом к себе. Ныряешь под одеяло, сворачиваешься, дрожишь.

— Мика? — тебя зовут.

Ты только сильнее прячешься. Перед глазами всё ещё тот клятый, мрачный, чёртовый коридор.

Зачем ты его увидела?

Ты же просто хотела напомнить им, что всем пора спать. А они… А они там такое смотрят!

— Мика? — опять позвали.

— Да оставь ты, бывает.

— Да проверить бы, испугалась. Вдруг расплакалась.

— А чего подглядывать? — смех добрый.

… И правда, вот ты искренне соглашаешься. Подглядывать было лишним.

Вечер

Ты слушаешь зелёное радио, вещающее о скорой зиме. Это радио стоит на высокой и дальней полочке.

Сама сейчас сидишь на простой табуретке за маленьким столиком у окна.

За окном на улице стук колёс последнего уходящего в депо ко скорому сну трамвая.

Ты болтаешь ногами, смотришь на собственное размытое отражение по ту сторону стекла.

Не высокая и не маленькая. Каштановые волосы подвязаны в два аккуратных хвостика. Одета в вязанную красную кофточку. Ту самую кофточку, которую пару часов назад тебе связала заботливая любимая бабушка.

А ещё в длинной бордовой юбке. В отражении ты это не видишь — но просто знаешь. По крайней мере сюда тебе разрешили прийти не в джинсах.

На плите чуть-чуть дальше от тебя вдоль стены гудит и хлопает металлической крышкой чайник. Надо бы выключить газ. Кипяток уже закипел.

Соскакиваешь на скрипящий под носками паркет, тянешься к полочке. Роешься по коробкам. «Тэсс» с солнышком отметаешь сразу. Там слишком яркое солнышко, слишком слепит. «Липтоном» все уши прожужжала реклама. Фу-фу-фу кому-то пить «Липтон»! Не понимаешь, как его вообще кто-то пьёт.

Но зато ты находишь в красных тонах и тёмно-зелёную ленту коробочку. И от неё так и тянет каким-то особенным, вот сразу — родным и своим теплом. И, даже пусть и лента на коробочке тёмно-зелёная, для себя ты тут же делаешь вывод: «Чёрная!». В частности, такой вывод ты делаешь из портрета принцессы на вот той самой ленте. Портрете в белом аккуратном кругу. Если у неё такие пышные смоляные кудри, значит этот чай точно чёрный. А звать эту принцессу, судя по коробочке — Ява.