Эхо войны

— Обычное дело — не согласившись, прогудел Борис — Наших вспомни-ка! Так вот за костерком вечерним соберутся мужики, раздавят банку самогона свекольного, понапридумывают ерунды всякой — а с утра сами же и верят! И начинают устраивать такие вот экспедиции за мифическим добром, зачастую больше никогда не возвращаясь. Люди бывают глупыми, бывают жадными, но хуже всего, когда они и глупы и жадны одновременно. Битум, ты железяку осмотрел, скажи-ка, что думаешь?

— Часть капота. Смята, искорежена, на краю сложена пополам и так сплющена, будто по металлу большой кувалдой били.

— И?

— Это сделали не звери — уверенно ответил я — Ни единого следа когтей или зубов, краска именно отбита, а не содрана полосками — вы же сами видели бок автобуса после того как над ним поработал молодой варан. Там металл хоть и прорван, но по-другому. Я думаю здесь люди постарались у которых тоже есть машины. Догнали, ударили Ниву несколько раз, прижали к стене — там была длинная глубокая борозда на стене длиной метров в двадцать. Заставили остановиться или серьезно повредили Ниву. Дальше еще проще — Андрея, его сына и подругу из машины вытащили, с собой забрали. Ну и машину само собой прихватили, работающая техника на вес золота. А кусок капота либо проглядели в запале, либо не нужна им железка крашеная. Что дальше уже не знаю, а гадать не люблю. Но вариантов мало. Скорей всего мужиков съели, а женщину… ей могло не повезти еще сильнее.

Я не стал вдаваться в подробности — нетрудно представить что именно может ожидать бесправную и достаточно молодую женщину захваченную безжалостными чужаками мужиками. Порой смерть гораздо предпочтительней. Инга резко передернула губами, сжала губы — она точно поняла все правильно.

— Ладно — пожевал губами Борис — Инга, ты к грузовику. Живо. Битум, пробежишься и дальше по гребню. Твои зоркие глаза нужнее там, где обзор лучше. Еще тройку бойцов сейчас подниму. Смотри в оба.

— Ясно — коротко кивнул я и зашагал дальше, с трудом разминувшись с остановившейся Ингой.

Поймал себя на мысли, что когда осматриваюсь, глаза первым делом ищут столбы черного грозного дыма — после вчерашнего случая у завода с диким взрывом в финале, поневоле выработался рефлекс. Видишь дым — жди беды. Сейчас дыма не заметно, вот только легче мне от этого не становится — все мое нутро кричит о том, что эти места обитаемы.

Просто интуиция? «Чутка заиграла» как говорят охотники? Нет. Просто видно, что места обитаемы, как я с некоторым запозданием сообразил минуту назад. В наших голодных краях выжженных солнцем и отстеганных постоянными ветрами, любая съедобная штука замечается влет и тут же подбирается. Так вот — здесь я ничего съедобного не видел. Вся съедобная растительность обожающая крутые склоны отсутствует, хотя должна иметься в изобилии в пустых местах. Нет мелких зверьков, не слышно их тревожного пересвистывания.

Где черепахи? Эти медлительные существа повсюду в весенние дни, это их время. В далеких от места обитания людей должны неуклюже ползать только родившиеся черепашата с мягким панцирем — их нет, хотя здесь более чем достаточно пищи для их прокорма.

В общем — здесь регулярно проходили знающие люди, умело собирающие и вылавливающие все подчистую. И проходят они в среднем не меньше чем раз в неделю, о чем говорят вон те некогда срезанные под корень, а теперь чуть отросшие ростки съедобной травки с солоноватым вкусом.

Дабы не ошибиться, я огляделся еще несколько раз, не поленился перевернуть пару камней, убедившись, что под ними нет молодых змеек и скорпионов, поискал взглядом яркие бутоны цветущих тюльпанов. Обнаружил всего два цветка — и это на таком громадном пространстве. Этого хватило, чтобы убедиться и я повернулся к грузовику, намереваясь возгласом привлечь к себе внимание. Поняв что глуплю, беззвучно выругал себя, дробно перебирая ногами, спустился к грузовику, вскочил на подножку и сообщил Борису, что местность обитаема и здесь ведется постоянное собирательство. Помрачневший русский кивнул, отвернулся, переглянулся с водителем, а я тем временем вернулся наверх, поднявшись по склону столь же легко, как и спустившись. Я тощий, жилистый, высушенный пустыней, тяжести во мне никакой.