Эхо войны

На несколько минут повисла тишина, узбек, которому я дал прозвище Старший по въевшейся привычке сразу делить людей на командующих и подчиняющихся, дорезал мясо и ловко смахнул его в исходящий паром котел. Заправка для будущего варева.

— У Пахана в последнее время совсем башню сорвало, — не выдержал молчания говорливый мужик. — Думаю, теперь плевать ему на договор. Да вообще на все плевать. Он крови хочет. Сами знаете — сначала Урода с его бригадой завалило, потом и недели не прошло, как родная дочь копыта отбросила. А на кого он стрелки косит? А? Вот вы сами скажите. Ну?

— Ясно на кого, — мрачно отозвался узбек. — На нас, на кого же. Но еще доказать надо, что Татарин к этому делу руку приложил. Мало в городе шпаны? Или мутов? Не верю, что хозяин договор нарушил. Да и не наше это дело.

— Верно, — отозвался молчавший до этого крепыш, занятый ремонтом разбитого приклада на винтовке. — Наше дело маленькое.

— Дело, может, и маленькое, да только случись заваруха — мы первые поляжем, — буркнул Говорливый.

— До заварухи еще дожить надо, — с намеком произнес Старший, помешивая закипевшее варево. — Шайтан его знает, когда мы вернемся с вылазки, и вернемся ли… — Помолчав, узбек стряхнул с черпака густые капли и добавил: — Не верю я, что Татарин на дочку Пахана замахнулся. Крови никто не хочет. Ладно если бы Урода кончить велел — тот сам нарывался, гоношился безмерно, чуть что — стволом кому ни попадя в нос тыкал, одни проблемы от него были… но Лику? Все знают, как Пахан за дочку трясся.

— Да ладно вам, — не утерпел и влез в разговор тощий Фахри. — Разобрались же с этим делом давно. И тела нашли — почти все. Сами знаете, что произошло. Все проверили — Урода придавило, а Лику зверье порвало. Че мандражируете-то?

— Ты в разговор поперек старших не лезь, — отрезал узбек. — Зелен еще. А тела… тела нашли. Все правильно: Урод с подельниками под завал попал, а Лику и пару ее подружек-оторв зверье порвало. Лику по кускам собирали. Это мы и без тебя знаем. Татарин тут не при делах, и на все воля Аллаха. Только Пахану этого не объяснить… Мне тут шепнули, что могилку дочери Пахан прямо во внутреннем дворе красного здания обустроил и каждый день туда ходит. Стоит над холмиком и шепчет что-то, то и дело рукоять пистолета щупая… м-да-а…

— А ты откуда знаешь? — заинтересовался Говорливый. — Или тебе паханские людишки докладывают?

— Сказал же — шепнули мне, — процедил Старший. — Мир слухами полнится. Ладно, доставайте миски — кушать будем. Готово все. А затем на боковую — чую я, что русак пришлый нас с рассветом поднимет.

Едва густое варево разложили по моментально подставленным разнокалиберным тарелкам и мискам, разговор закончился сам собой, сменившись торопливым хлюпаньем и взрыкиванием проголодавшихся за день людей.

А я повернул голову чуть левее и взглянул на сидевшего в шести шагах от меня Бориса, что не отрывал взгляда от разложенного на коленях пистолета и методично орудовал промасленной ветошью. Русского я подметил давно — как только он неслышно подошел поближе. И судя по всему, занимался он тем же, что и я, — внимательно прислушивался к разговору собравшихся под навесом людей. Ишь, любопытный какой.

Почувствовав взгляд, Борис, не поднимая глаз, коротко дернул головой. Приглашает на разговор… чтобы вам всем… как вы меня все задолбали со своими разговорами, беседами и расспросами. Словами не передать просто… Дайте пустыню послушать…

Вздохнув, я подхватил рюкзак, подошел ближе и опустился на песок рядом с Борисом. Начинать очередной разговор желания не было, и я занялся тем же делом, что и сосед по бархану: чисткой и проверкой оружия. Вытащил на свет ножи, снял с пояса ножны с самолично выточенным тесаком и саперскую лопатку. Достал из внешнего кармана рюкзака аккуратно сложенный сверток с точилом и двойной полиэтиленовый пакет с набухшей от солидола тряпкой.

Когда Борис произнес первое слово, я успел проверить и подточить пару ножей, вернуть их в особые кармашки и начать заниматься лопаткой. Правда, я ожидал, что он станет расспрашивать о Яме, но ему удалось меня удивить.

— Битум, а кто такой Урод? Кликуха?

— Кликуха, — кивнул я. — Паханская шестерка. Настоящее имя Вадим. Уродом его только за глаза называли.

— Мутант?

— Почему мутант? — удивился я.

— А почему тогда Урод? — вопросом на вопрос ответил русский.

— Кличку не за внешность дали, — хмыкнул я. — За дела его. Он моральный урод. Безбашенный на хрен… был.

Борис помолчал, с намеком поглядывая на меня, и, не выдержав, с хрустом загнал вычищенный пистолет в поясную кобуру и зло рыкнул:

— Битум! Слушай, почему из тебя каждое слово клещами вытягивать приходится? А? Который раз эту тему поднимаем! Ладно бы о чем-нибудь личном спрашивал или, скажем, о захоронках твоих выпытывал. Но вопросов на «левые» темы не задаю, спрашиваю с уважением! Че ты вечно в молчанку играешь? Трудно ответить?

— Да я вообще не люблю разговаривать, — вздохнул я, сосредоточив внимание на небольшой выщерблине на лезвии лопатки.