Эхо возмездия

«Зачем вообще она пришла сюда? – думал Волин. – Из-за Колозина? Но она почти не обратила на него внимания… Или она приняла приглашение на вечер просто от скуки и отчасти – чтобы развлечь дядюшку, который, должно быть, иногда становится невыносим?»

От доктора не укрылось, что почти все женщины, за исключением Лидочки и генеральши, поглядывают на баронессу с плохо скрытой враждебностью. Лидочка, судя по всему, была очарована, как может быть очарован ребенок в сказке появлением феи; что касается Анны Тимофеевны, то в ее отношении чувствовалась теплота и вместе с тем что-то еще, нечто, напоминающее смутное беспокойство. «Но так и должно быть, – сказал себе Волин, – ведь от баронессы Корф зависит благополучие генеральши и ее сына». Что касается присутствующих мужчин, то их отношение к баронессе было прямо противоположно отношению женщин. Николенька, забыв о притащившем его аркане и о том, что сестра привела его на вечер чуть ли не силой, острил и нагромождал каламбуры в расчете на улыбку баронессы; хозяин дома впервые за многие годы забыл о России и русском народе; Селиванов покусывал изнутри нижнюю губу и хмуро думал, что, сколько ни одевай его жену, она все равно будет выглядеть как старая калоша; Сашенька и Дмитрий Колозин не могли глаз оторвать от Амалии; Федор Меркулов держался скованно, но Волин не сомневался, что и ему баронесса очень нравится, просто он отвык от высшего общества и не нашел случая привлечь к себе внимание гостьи. Единственным, на кого обаяние Амалии никак не подействовало, казался англичанин. Он смотрел на нее с невозмутимым видом – точно так же, как смотрел бы, к примеру, на тарелку с овсянкой, и хотя Волина это ни в малейшей мере не касалось, он отчего-то почувствовал себя задетым. Когда мы восхищаемся чем-то, нам приятно, если наше восхищение разделяют, и неприятно, если кто-то противопоставляет ему свой скептицизм. Но тут из прихожей послышались сердитые голоса, и доктор машинально повернул голову к дверям.

В следующее мгновение они распахнулись, и на пороге показалась странная пара: одетая в дешевенький тулупчик рыжая востроносая женщина лет сорока пяти, за которой следовал унылый человечек с тараканьими усами, судя по выправке и виду – отставной унтер-офицер. Он часто и встревоженно моргал, оглядывая приодетых гостей и богатую усадебную обстановку. Складки жира над его короткой пухлой шеей походили на брыли. Что касается его спутницы, то она, наоборот, казалась жилистой, энергичной и каждой своей клеточкой источала неприязнь по отношению к тем, кто находится в гостиной.

Первой опомнилась хозяйка дома.

– Что вам угодно? – спросила она высоким неприятным голосом. – Вы из газеты? Но мы сегодня не ожидали репортеров…

– Из газеты, как же! – вызывающе ответила странная женщина, покрепче стискивая сумочку, которую она держала в руках. – Я хочу этому подлецу в глаза посмотреть, вот что! Как вас земля носит, а? – обратилась она к Снегиреву. – А еще почтенный человек называется! Писатель!

Тут Сашенька почувствовал, что пора вмешаться, и решительно выступил вперед.

– Простите, сударыня… Кажется, я имел честь видеть вас прежде, но не припоминаю…

– Да Печка я, Печка! – взвизгнула баба. – Василиса Матвеевна, вот как меня зовут! А это мой муж Терентий Емельянович, штабс-капитан… в отставке…

Ее спутник изобразил нечто вроде поклона, одновременно дергая супругу за рукав, чтобы призвать ее к порядку. Однако Василиса только отмахнулась.

– Это сестра жертвы, – пояснил Сашенька, обращаясь не только к отцу, но и к гостям, которые переглядывались с недоумением. – Той… той женщины, которую убили.

– Верно, убили! – провизжала Василиса. – А кто убил? Да вот этот и убил! – Она выбросила вперед руку и обличающим перстом указала на Дмитрия Колозина, который не знал, куда ему деться. – Что ховаешься в уголочке, а? Прячешься? От Бога не спрячешься, он все видит! Изверг! Убийца! Душегуб! За что ты Ванечку зарезал, а? Бедного моего племянника… Такой ведь хороший был мальчонка, такой смышленый! И сестру его убил, хотя она еще в колыбельке лежала! Будь ты проклят, убийца!

– Сударыня, – пробормотал студент, теряясь, – ну что вы, ей-богу… Ведь и суд признал, что это неправда, я никого не убивал…

– Ты их убил! – кричала Василиса, не слушая его, – ты, ты это сделал, больше некому! И гнил бы ты сейчас в тюрьме или в Сибири, если бы не он! – Она повернулась, тыча пальцем в ошеломленного Снегирева. – Вот, полюбуйтесь! Радуешься, мерзавец? Четырех человек убили… Сестру мою, ее мужа, двух детей маленьких, а ты заступаться, да? Так вот тебе, заступник!

И она плюнула в лицо Снегиреву, но плевок не долетел и повис на холеной бороде хозяина дома.

– Боже мой, – кричала хозяйка, – Наденька, зови слуг! Егор, Никита, сюда, скорее! Она сумасшедшая!

Рванувшись вперед, Василиса замахнулась сумочкой, чтобы огреть Снегирева по голове, но тут с ней что-то случилось, она рухнула на пол и стала биться в корчах. Из ее рта текла пена.