Эклектика (СИ)

Мару вскочила. Ноги едва держали, как она опиралась на сломанную, Анни отказывалась понимать. На горле Мару до сих пор виднелся след от руки Кэтрин. Лицо стало серо, как пепел вокруг, с губ сошла краска, а глаза заалели двумя угольками в адском горниле. «Смешно, — подумала Анни. — Того же цвета, что и мой огонь». Она никогда не видела, чтобы Мару злилась, и теперь с удивлением понимала, что исчадиям красоты не чужды человеческие эмоции. Вдовствующая принцесса буквально обожгла ее недовольством.

— Не смей так говорить! Нас ненавидят с рождения! Мы… мы разрушаем все, к чему прикасаемся! Трое моих детей погибли, еще не родившись, никто не осмеливался взять меня, мать осталась калекой, слепой! Отец ушел, как только узнал, кто я! Даже школы отказывались принимать. Я… я не выдержала. Я взорвала всех.

Анни продолжала спокойно сидеть на своем месте, глядя на нее снизу вверх с безмятежным спокойствием. Наверное, если бы из-под земли вновь вылезла Кэтрин Аустен, она бы не удивилась. Запасы удивления иссякли еще вчера — от возмущения к себе.

— Врешь, — проронила Анни. — Анлос на месте, ты была замужем. Неужели сил лишилась?

— Сдерживаю себя, — процедила Мару.

— Да ты не сдерживай. Я ведь преступница, — напомнила Анни, чтобы хоть что-то сказать, а не бездумно смотреть на кулон, дрожащий на ее груди. — Ты меня в тюрьму посадила, ждала, когда казнят. Столько людей убила, что тебе должно быть плевать. Давай, я ведь так опасна. Кроме меня, здесь никого нет. Одно пепелище. Будешь царствовать на пепелище? Зато окажешься самой умной на нем.

Мару ничего не ответила на эти слова. Она отвернулась, укуталась в штору, как в одеяло. Плечи Мару подрагивали. Де Хёртц не стала просить прощения. Окружив себя огненной стеной, она тоже отвернулась, вперив взгляд в покрытый пылью и грязью пол. Где-то в глубине зашевелилось сомнение и нечто весьма похожее на совесть, но де Хёртц прогнала их. Анни научилась прогонять их еще тогда, когда жила на Земле. На Земле подобное лишь отравляло жизнь. Только один раз, после потери Палаис-иссе, совесть… была ли это совесть? Нет, то был всего лишь страх за свою жизнь, страх получить возмездие.

Он и сейчас управлял ею, со злостью подумала Анни.

Вот только другого пути своей жизни она пока не видела.

========== Глава 53 Трещины ==========

20 число месяца Постериоры,

принц Бетельгейз Чарингхолле-Десенто

Отца не было третий день.

Бетельгейз начал беспокоиться еще вчера: Майриор не возвращался из Ожерелья миров, с каждым часом цепочка на шее тяжелела и холодела — выдержит ли он четвертые сутки? Металлические звенья натирали кожу до крови. В этом, пожалуй, таился некий смысл: от серебристой крови, это Бетти выяснил давно, оболочка Мосант становилась крепче и спокойнее. Порой ее хотелось опустить в чашу, полную света их жил, чтобы избавиться от назойливого шуршания волн в голове. Но разве это бы помогло? Нет. Если оболочка становилась чересчур толстой, то Бетельгейз начинал сходить с ума от эха. Тогда он снимал кольцо с цепочки и надевал на палец, как это обычно делал отец. Боль сходила на нет и сменялась боязнью потерять сокровище.

Отдать бы другому, да только кому? Бетельгейз не знал, выдержит ли смертный такую ношу. Он отдал бы мир Вейни, любившей отца больше жизни, но какой слабой, какой прелестно слабой она была…

Бетельгейз отдал бы мир Донне, если бы был уверен, что полная душевного мрака владычица Оссатуры не кинет кольцо в бездну.

Или Лете — если бы Инколоре-старшая не шагала по краю сама, грозя утянуть за собой половину мира.

Йонсу… Йонсу он не подверг бы такому риску ни за какие блага всех миров — Огненных, Переменчивых, Хрустальных, Пепельных…

Мысли, страх и ожидание привели Бетельгейза в Ожерелье. Бетти больше не мог сидеть в Мосант и ощущать, как ноша становится неподъемной.

Он стоял перед бездной, у самого обрыва Ожерелья — где-то там, во мраке, прятался Чарингхолл. Родина перестала различаться пару тысяч лет назад; она гасла, медленно гасла, как уверенность Бетти в том, что он успеет вернуться домой до гибели мира. Умирают не только люди. Умирают не только эльфы или птицы. Как всякой идее, миру был свойственен финал.

— Я не знаю, где он, — раздалось в голове.

— Я тоже не знаю, дедушка. Но там, в потерянном прошлом, его нет. Он не любит прошлое.

— Майриор сентиментален. Гуляет по миру детства и не может его забыть.

— В это падение все по-другому. Папа больше не хочет видеть, во что ты превратил его родину.

— Устаревшее и ненужное уничтожается, чтобы дать место новому и прогрессивному.

Бетельгейз усмехнулся.

— У вас с ним, дедушка, гораздо больше общего, чем вы оба хотите признавать.