Эклиптика

Покинув прибежище гостиницы, я укрылась у себя в мастерской и выходила только в вестибюль за почтой. Я не видела никого, кроме соседей снизу – доброй старушки, руководившей театром, и ее мужа. Солнце за шторами всходило и заходило (я прибила их к оконной раме, потому что в мягком ламповом свете было легче сосредоточиться). Я жила без сна, в одной комнате, открывая окно только на кухне, чтобы выпустить испарения скипидара и застарелый тельный душок (мылась я каждый вечер, но в промежутках так обильно потела, что одежда быстро стала твердой и желтой). Волосы постоянно лезли в глаза, поэтому я обрезала их кухонными ножницами.

Что же я писала? Знаю только, с какими намерениями я начала и чем все закончилось.

Я надеялась передать некую абстрактную идею кальдария, разобраться в своих чувствах по поводу того, что произошло. Но фигуры, которые я поместила на холст, выглядели слишком отточенно, слишком буквально, и, соскоблив их, я попробовала снова, но вскоре обнаружила, что пишу все те же лица, только без былой притягательной мрачности. Я снова соскоблила их и замазала грунтом. Чем дольше я корпела над этими фигурами, тем больше в них было фальши: кальдарий был изображен так, будто я отстраненно смотрю на него сверху, стервятником паря над своим телом, но в основном я видела его с пола. Тогда я добавила скошенный дверной проем и размытую плитку на заднем плане, а потом перемудрила и вписала туда солнечное поле с колесом обозрения и кобылой старьевщика. Никакой целостности. Вся сцена вышла вымученной и невнятной, но я решила и дальше развивать идею: вдруг получится? Игнорируя чутье, я настолько скрупулезно направляла краску, что перестала чувствовать полотно.

Так я писала неделю за неделей, и все впустую. Каждую начатую картину я переделывала, соскребая с холста краску и заново его грунтуя, накладывая все новые мазки слой за слоем, слой за слоем. Под тяжестью материала холсты деформировались и опрокидывались. Я выжала всю краску из тюбиков до последней капли. В какой-то момент мне надоели мои кисти, и, бросив их в мусорную корзину, я принялась работать ножом для масла, размазывая и разглаживая все, что еще не высохло. Мебель постепенно обросла цветной коркой. Пришлось скатать ковер в спальне, чтобы еще больше не заляпать его краской, и вскоре каждая половица была покрыта липкой смесью льняного масла и воска. По всей мастерской в банках из-под супа подрагивала мутная влага. Моя одежда напоминала военный камуфляж. Столько трудов, и ни крупицы того, на что я надеялась. А хуже всего – работала я без азарта.

Затем однажды вечером – так поздно, что уже закончились передачи по радио, – позвонила Дулси и объявила, что скоро приедет. Она переживала, что со дня возвращения в Лондон ничего от меня не слышала, и поинтересовалась, обдумала ли я ее предложение. Я не помнила, чтобы она что-то мне предлагала, и, стараясь выиграть время, попросила ее заехать в субботу. По правде говоря, я не имела понятия, какой сейчас день. Она сказала:

– Дорогая, но суббота сегодня.

Я была так недовольна своими работами, что стыдилась показывать их даже Дулси. Но нельзя, чтобы она решила, будто я впустую провела несколько недель взаперти. Поэтому, услышав звонок, я ее впустила, и миг спустя на лестнице зацокали каблуки. Я посмотрела в глазок: на ней была меховая накидка, хотя, если верить радио, весна выдалась теплая. Когда я открыла дверь, Дулси отшатнулась, будто ее сдуло порывом ветра. Наверное, видок у меня был что надо.

– У-у… Случай серьезный.

– Чайник на плите, – сказала я, пропуская ее внутрь.

– Я ничего не буду, спасибо. Я к тебе заскочила по пути на суаре. Внизу меня ждет такси. – Она еще на лестнице сняла перчатки, но, увидев, в каком состоянии моя квартира, натянула их обратно. – У тебя все нормально? – спросила она, окидывая меня взглядом. – Ты исхудала. Трудишься не покладая рук?

– Можно и так сказать, – ответила я. Тут захрипел чайник, и я пошла на кухню.

– Было бы неплохо, если бы ты иногда брала трубку, – крикнула Дулси. – Просто чтобы я была в курсе событий. Ты знаешь, я люблю держать дистанцию, но прошло уже несколько месяцев… Господи, сколько же тут банок из-под супа. Ты только им и питаешься? На одном “Хайнце”, девочка моя, долго не протянешь.

Я хлопотала на кухне.

– Ну прямо уж несколько месяцев.

Я неаккуратно налила заварку, и в кружку попали чайные листья. Я все равно добавила туда три ложки сухого молока.

– Дорогая, сейчас конец июня. А в последний раз мы разговаривали в марте. (Повисла пауза.) О волосах даже спрашивать не буду. Но ты бы хоть окно открыла. Здесь настоящий террариум.

Я так устала от ее голоса – и еще больше от того, как она со мной разговаривала.

– Ну, – сказала она, когда я вернулась из кухни. – Где они?

Я отхлебнула чаю. Он был гадким и скрипел на зубах – не утешение, а наказание.

– Кто “они”?

– Не строй из себя дурочку. Полотна. – Она обвела рукой беспорядок в комнате, забрызганные стены, обломки деревянных реек. – Здесь куча подрамников, но ни одной картины. Где ты их прячешь?