Экскалибур

– Помнится, однажды Гвиневера сказала мне кое-что – на латыни, так что фразы я не понял, но она перевела, и слова эти в точности объяснили мне, в чем дело с Артуром. Я их по сей день не забыл.

– Ну же? Чего ты замолчал?

– «Odi et amo, – медленно выговорил я на незнакомом наречии, – excrucior»[2].

– И что это значит?

– «Ненавижу и люблю; больно». Это один поэт написал; я забыл кто, но Гвиневера читала все стихотворение, от начала до конца; однажды мы разговорились с нею об Артуре, и она процитировала эту строчку. Гвиневера, видишь ли, знала Артура как свои пять пальцев.

– А Арганте – она Артура понимала?

– О нет.

– А читать умела?

– Не поручусь. Не помню. Скорее всего, нет.

– А какая она была? Опиши!

– Кожа совсем бледная, – вспоминал я, – потому что на солнце она старалась не выходить. Вот ночь Арганте любила. Волосы – иссиня-черные и блестящие, что вороново крыло.

– И ты говоришь, она была миниатюрной и худенькой? – уточнила Игрейна.

– Совсем худышка, а росту – от горшка два вершка, – отозвался я, – а запомнилось мне главным образом то, что улыбалась она редко. Всегда начеку, все отслеживает, ничего не упустит, и по лицу видно – все просчитывает. Эту расчетливость люди принимали за ум, да только ошибались: ум тут ни при чем. Просто она была младшей из семи-восьми дочерей и вечно тряслась, как бы ее не обошли. Думала только о том, чтобы свой кусок урвать, и все время обижалась, что ей чего-то недодали.

– Просто ходячий ужас какой-то! – поморщилась Игрейна.

– Да – жадная, озлобленная, совсем еще девчонка, – кивнул я, – но при этом еще и красавица. Была в ней какая-то трогательная хрупкость. – Я помолчал и вздохнул. – Бедняга Артур. Плохо он выбирал себе женщин. Если не считать Эйлеанн, конечно; ну да ее-то Артур не сам выбирал. Она ему рабыней досталась.

– А что сталось с Эйлеанн?

– Она умерла – во время саксонской войны.

– Ее убили? – поежилась Игрейна.

– Умерла от морового поветрия, – уточнил я. – Самой что ни на есть обычной смертью.

Христос.

До чего ж странно смотрится это имя на пергаменте! Ну да оставлю его, где есть. Пока мы с Игрейной толковали об Эйлеанн, вошел епископ Сэнсам. Читать наш святой не умеет, а поскольку он не на шутку рассердился бы, прознав, что я пишу повесть об Артуре, мы с Игрейной притворяемся, будто я перевожу Евангелие на язык саксов. То есть читать Сэнсам и впрямь не умеет, но зато способен опознать слово-другое, и Христос – одно из них. Потому-то я его и написал. А Сэнсам увидел – и подозрительно хрюкнул. Он здорово постарел – на вид так развалина развалиной. Волосы почти все вылезли, вот только два седых пучка топорщатся, ни дать ни взять ушки Лугтигерна, мышиного короля. Мочиться ему больно, но к ведуньям он за исцелением ни за что не пойдет: говорит, будто все они язычницы. Святой утверждает, что его уврачует сам Господь, хотя порою, да простит меня Бог, я молюсь, чтобы святой наконец-то помер, ведь тогда наш маленький монастырь получит нового епископа.

– В добром ли здравии госпожа моя? – спросил он Игрейну, покосившись на пергамент.

– В добром, епископ; благодарствую.

Сэнсам прошелся из угла в угол, высматривая, что где не так, хотя что он рассчитывал найти, не знаю. Обставлена келья совсем скудно: кровать, стол для письма, табуретка, очаг – вот и все. Епископ преохотно бы отчитал меня за огонь в очаге, да только день сегодня выдался погожий, и я приберег впрок то небольшое количество дров, что святой мне уделяет. Он смахнул пылинку, придираться в кои-то веки не стал и вновь воззрился на Игрейну:

– Твой срок уж близок, госпожа?

– Говорят, осталось меньше двух лун, епископ, – отозвалась Игрейна, осеняя себя крестом – прямо по синему платью.

– Тебе, конечно же, ведомо, что наши молитвы за твою милость эхом отзовутся в небесах, – заметил Сэнсам неискренне.

– Помолись еще и о том, чтобы саксы не нагрянули, – попросила Игрейна.

– А они уже на подходе? – встрепенулся Сэнсам.

– Супруг мой слыхал, они готовятся атаковать Ратэ.

– Ратэ далеко, – отмахнулся епископ.

– В полутора днях пути? – отозвалась Игрейна. – А если Ратэ захватят, какая крепость окажется между нами и саксами?

– Господь защитит нас, – промолвил епископ, непроизвольно вторя убежденности давно покойного благочестивого короля Мэурига Гвентского, – так же как Господь защитит твою милость в час испытания.

Сэнсам замешкался в келье еще минут на пять, хотя никаких дел у него к нам не было. Скучает нынче наш святой. И навредить-то некому, и скандала-то не раздуешь. Брат Маэлгвин, первый силач монастыря, выполнявший едва ли не всю тяжелую работу, испустил дух несколько недель назад, и с его смертью епископ утратил излюбленную мишень для издевки. Меня ему изводить не в радость: я терпеливо сношу все нападки, а кроме того, нахожусь под защитой Игрейны и ее супруга.

Наконец Сэнсам убрался восвояси. Игрейна состроила гримаску ему вслед.

– Расскажи мне, Дерфель, что мне такого сделать, чтобы роды прошли удачно? – попросила она, как только святой оказался за пределами слышимости.