Экскалибур

– Она прислала за ним воинов из числа черных щитов. Они-то мальчика и похитили. Прямо скажем, дело нехитрое. В городе приезжие кишмя кишели, а во дворец чьи только копейщики не захаживали. – Я замялся. – Не думаю, впрочем, что Гвидру и впрямь угрожала опасность.

– Еще как угрожала! – яростно возразила она.

Я просто-таки оторопел.

– Убить собирались совсем другого ребенка – сына Мордреда, – запротестовал я. – Его уже и раздели, и приготовили к жертвоприношению, но не Гвидра, нет.

– А когда смерть другого ребенка ни к чему бы не привела, что бы произошло тогда? – спросила Гвиневера. – По-твоему, Мерлин не подвесил бы Гвидра за пятки?

– Мерлин не поступил бы так с сыном Артура, – сказал я, хотя, надо признаться, особой убежденности в моем голосе не прозвучало.

– А вот Нимуэ поступила бы, – возразила Гвиневера. – Нимуэ перерезала бы всех детей Британии до единого, лишь бы вернуть богов, да и Мерлин соблазну поддался бы. Подойти так близко, – она свела большой и указательный палец на ширину монетки, – и чтобы между Мерлином и возвращением богов стояла только жизнь Гвидра? О нет, Мерлин непременно соблазнился бы. – Гвиневера отступила к очагу и распахнула плащ, впуская тепло под складки одежды. Под плащом на ней было черное платье и ни единого украшения – даже на пальцах ни колечка. – Мерлин, – мягко проговорила она, – возможно, испытал бы укол совести, убивая Гвидра, но не Нимуэ, нет. Она не видит разницы между этим и Иным миром; жив ребенок или мертв – ей все едино. Но важен им сын правителя, Дерфель. Во имя высшей цели отдавать приходится самое ценное, а в Думнонии ценен, уж верно, не какой-то там Мордредов ублюдок. Здесь правит Артур, а не Мордред. Нимуэ хотела смерти Гвидра. И Мерлин знал об этом – просто надеялся, что хватит и меньших смертей. Но Нимуэ все равно. Однажды, Дерфель, она вновь соберет Сокровища, и в тот день кровь Гвидра потечет в Котел.

– Пока жив Артур, этого не произойдет.

– И пока жива я! – свирепо объявила она и тут же, осознав свою беспомощность, пожала плечами. Гвиневера вернулась к окну и уронила с плеч бурый плащ. – Плохая из меня мать, – неожиданно посетовала она. Я не знал, что ответить, и благоразумно промолчал. Я никогда не был близок к Гвиневере; по правде сказать, она относилась ко мне со снисходительной, насмешливой приязнью – так обращаются с бестолковым, но послушным псом, – а вот теперь, потому, верно, что поделиться ей было больше не с кем, она открыла душу мне. – Мне, собственно, и не нравится быть матерью, – призналась она. – Вот эти женщины, – она указала на облаченных в белое Морганиных монахинь, что сновали через заснеженный двор от одного строения к другому, – все они поклоняются материнству, а сами сухи, что шелуха. Они оплакивают эту свою Марию и талдычат мне, что только матери, дескать, дано узнать истинную скорбь, да только кому оно надо-то? – исступленно выкрикнула она. – Пустая трата жизни! – Ее душили горечь и гнев. – Вот коровы – отличные матери, да и из овец кормилицы просто отменные, так велика ли заслуга в материнстве? Да любая дуреха станет матерью как нечего делать! Только на это они в большинстве своем и годятся! Материнство – это никакое не великое свершение, это неизбежность! – Я видел: невзирая на ярость, она того и гляди расплачется. – Однако ж ничего другого Артур от меня и не ждал! Молочная корова, вот кто я для него!

– Нет, госпожа, – возразил я.

Она обожгла меня негодующим взглядом; в глазах ее блестели слезы.

– Да ты никак знаешь об этом лучше меня, Дерфель?

– Он гордился тобой, госпожа, – неловко пробормотал я. – Он упивался твоей красотой.

– Если это все, что ему было нужно, так лучше бы он заказал с меня статую! Статую с молочными трубками, чтобы подвешивать к ним своих младенцев!

– Он любил тебя, – запротестовал я.

Гвиневера неотрывно глядела на меня глаза в глаза; я думал, она того и гляди взорвется испепеляющим гневом. Но она лишь невесело улыбнулась.

– Он мне поклонялся, Дерфель, – устало промолвила она, – а это совсем не то же самое, что быть любимой. – Она резко села – чуть ли не рухнула на скамью рядом с деревянным сундуком. – А когда тебе поклоняются, Дерфель, это так утомляет. Впрочем, похоже, он нашел себе другую богиню.

– Он сделал что, госпожа?

– А ты не знал? – удивилась она и подобрала письмо. – Вот, прочти.

Я взял свиток у нее из рук. Даты там не стояло, только адрес: Моридунум; то есть послание составлялось в столице Энгуса Макайрема. Письмо было написано твердым, уверенным Артуровым почерком, и веяло от него холодом – под стать снегу, густо устлавшему подоконник. «Узнай же, госпожа, что ты не жена мне более: я беру ныне в жены Арганте, дочь Энгуса Макайрема. От Гвидра я не отрекаюсь, только от тебя». Вот и все. Даже подписи не было.

– Ты правда ничего не знал? – спросила Гвиневера.