Экскоммуникация. Три эссе о медиа и медиации

Наша четвертая фигура — ЛАРЮЭЛЬ, по сути самый важный автор для любой теории экскоммуникации. Я не так много уделяю внимания ЛАРЮЭЛЮ, но это вовсе не из-за отсутствия интереса; напротив, он заслуживает как минимум отдельной монографии. На самом деле теория медиации ЛАРЮЭЛЯ (если ее можно так назвать) настолько несовместима со всем, о чем идет речь в этой главе, что будет практически неузнаваема. В двух словах, ЛАРЮЭЛЬ определяет этот мир через медиацию и отношения, которые она подразумевает. Мира, который не является миром медиации, просто не существует. «Реальное есть сообщаемое, а сообщаемое есть реальное», — пишет ЛАРЮЭЛЬ. И если мы хотим погрузиться в экскоммуникацию как в невозможность коммуникации, мы должны полностью отказаться от мира, каким мы его знаем. Иными словами, для теории медиации ЛАРЮЭЛЯ необходимы условия мира-вне-мира. Он называет это условиями нестандартной реальности, в которой нет ни взаимодействия, ни взаимосвязей, ни медиации в привычном смысле слова. Моя задача в этой главе — рассмотреть пределы экскоммуникации в этом мире, в стандартном мире. Возможность выйти за пределы этого мира я уступаю ТАКЕРУ и УОРКУ, и они вспомнят о ЛАРЮЭЛЕ в следующих главах.

ОРГАНИЗАЦИЯ МЕДИАЦИИ, ИЛИ ПОЧЕМУ АЛЕТЕЙЯ ПРЕДШЕСТВУЕТ ЛОГОСУ

Способы медиации Гермеса и Ириды остаются сугубо теологическими, даже после перехода от древнегреческой религии к современному западному секуляризму. Герменевтика принадлежит теологии в буквальном смысле — изначально она служила толкованию Священного Писания. Но на самом деле всё гораздо сложнее. Чтобы изучать текст, его необходимо знать. Герменевт знает всё, что скрывается между строк, — или, по крайней мере, то, что должно скрываться между ними. Остается только расставить «означающие» в правильном порядке, чтобы раскрыть внутренние закономерности текста. Например, при толковании Библии утверждение «Бог есть любовь» не вызывает вопросов — это известно заранее и окончательно. Вопрос в том, как должен быть прочтен тот или иной отрывок, чтобы его смысл не расходился со священным фактом. Герменевт знает, о чем говорится в Библии; его главная задача — позволить тексту звучать в унисон. Так настоящий метод герменевтики можно обозначить как мистико-теологический: чтобы толковать, необходимо знать. При этом чудо никуда не исчезает: когда смысл текста раскрыт, его истина поражает читателя как молния, как некое мистическое откровение.

Иридизация тоже лежит в области теологии. Правда, здесь духовный аспект меньше связан с распутыванием земных текстов сообразно священным предписаниям («Всегда историзируй!», «Денатурализуй идеологию!»). Напротив, здесь речь идет об объединенном опыте: опыте равновесия, самосознания и единения сущностей. Если бы в рамках иридизации существовал высший божественный закон, он звучал бы так: «Видеть вещи такими, какие они есть». Человеческое сознание действует спонтанно; нет никаких человеческих заповедей, есть только физическая непреодолимость судьбы. Теология Ириды стоит не на дисциплине или религиозной вере — она движима судьбой, или «дорогой», по которой движется мир. Мир озарен светом, но его истина скрывается в человеческом сердце.

История — это не просто процесс, который превращает Гермеса в герменевтический нарратив, а Ириду — в радужную арку. Как нам подсказывает МАРСЕЛЬ ДЕТЬЕН, история есть навязывание структурных связей между двумя медиаторами, между Иридой и Гермесом. В подобном ключе историю можно представить как организацию медиации. Но это такая организация, в процессе которой медиация изобретается заново. «Алетейя предшествует логосу» — вот один из способов передать эту взаимосвязь. Результат этой организации двоякий: герменевтику хронологически расположили после иридизации, и потому, когда речь заходит о мышлении и рефлексии, она словно заранее находится в выигрышном положении. А иридизация, которую поставили в начало, получает первенство в вопросах бытия — ведь в случае с Иридой нет ничего более чистого, более возвышенного, более святого. Герменевтика получает эпистемологическое преимущество; иридизация получает преимущество метафизическое. Сначала — присутствие, только потом — мысль.