Экскоммуникация. Три эссе о медиа и медиации

Иными словами, герменевтику нельзя по-настоящему выразить через точные науки, математику или логику. А в случае с иридизацией это более чем возможно. Ирида может быть (и будет) математизирована. При этом имманентность и иридизация как способ медиации тесно связаны с неким пафосом, с романтико-поэтическим аффектом по поводу собственного существования. Поэтому формулировку следует уточнить: Ирида «объективно» принадлежит математике, а «субъективно» — патетике (то есть выражению пафоса, поэзии).

На этом этапе мы можем соединить сказанное о Гермесе и Ириде — и сделать промежуточные выводы. Я обращаюсь к этим двум ипостасям как к двум способам медиации, но мы также можем присвоить им характерные медиаформаты. Если обобщить, то центральный формат для критики — это текст, а для иридизации — изображение. (Скоро мы познакомимся с фуриями и с их главным форматом — системой.) Вспоминая извилистые маршруты путешествия Гермеса, текст удобнее всего рассматривать как проблему. Вспоминая радугу Ириды, гравитацию ее эстетики и мгновенность появления, изображение удобно рассматривать как поэзию. Так герменевтику волнует проблема текста, а иридизацию — поэзия изображения, будь то визуальное или какое-либо другое. В рамках герменевтики медиа любого рода (текст, изображение, звук, и т. д.) представляют собой текстуальную проблему, которую необходимо решить. В рамках иридизации те же медиа — это поэтические образы, которые необходимо познать.

Присваивая режимам медиации свойственные им форматы, я не пытаюсь заявить, что каждый режим работает исключительно в рамках одной формы. Скорее, я указываю на то, что определенный метод эстетической медиации связан с определенной формой медиа — и связаны они узами гегемонии, то есть отношениями договорного доминирования. Вообще текстуальные, визуальные и системные элементы работают в унисон во многих существующих медиа-артефактах. Некоторые элементы могут порядком нуждаться в других, а также активно стирать любые различия между ними.

Главная трудность в переключении между режимами — это замена изначального формата и изначального метода. Иными словами, чтобы переключиться с Гермеса на Ириду, необходимо поменять текст на изображение, а критику — на озарение. Затем, когда мы подробнее рассмотрим фурий, последней задачей станет замена изображения на систему, а озарения — на ярость.

ПРОТИВ ГЕРМЕСА

Вспомним великую мантру феноменологии: «Назад, к самим вещам!» Многие годы философы и критики пытались понять, что это может значить. Эта мантра присягает на верность Гермесу или Ириде? На чем здесь сделан акцент? В случае акцента на «к вещам» — подчеркивается ли здесь факт необходимого путешествия, расстояния, которое нужно преодолеть от восприятия к самой вещи? Или же акцент сделан на «самим», намекая на достижимость царства вещей? Ведь в определенном смысле воспринимающий вещь уже нашел себя в этом царстве.

Это широкая пропасть, которую соединяет МАРТИН ХАЙДЕГГЕР и его феноменология. С одной стороны, ХАЙДЕГГЕР предан культу Гермеса. Истина есть путь (Weg), идти по которому следует не спеша. Ничто в бытии не проявляется мгновенно; оно открывается только в единении с тем, кто пытается его познать. С другой стороны, ХАЙДЕГГЕР относится к культу Ириды: его версия феноменологии не до конца признает вечную отсрочку в обмене и циркуляции, что свойственна Гермесу. Бытие, по ХАЙДЕГГЕРУ, есть тайна. Но в нем также есть место озарению. Оно, как Гермес, очень далеко от нас — и оно же, как Ирида, ясно, прозрачно и мгновенно: «Бытие шире, чем всё сущее, и всё равно оно ближе человеку, чем любое сущее, будь то скала, зверь, художественное произведение, машина, будь то ангел или Бог. Бытие — это ближайшее. Однако ближайшее остается для человека самым далеким»[69].

Эти строки ХАЙДЕГГЕР написал вскоре после окончания Второй мировой войны. Спустя несколько лет, в 1964 году, молодая СЬЮЗЕН СОНТАГ выдвинула громкое обвинение в адрес Гермеса и его манеры посредничества: «Прозрачность сегодня — высшая, самая раскрепощающая ценность в искусстве и в критике. Прозрачность означает испытать свет самой вещи, вещи такой, какова она есть»[70]. Ее манифест называется Против интерпретации; можно представить, что заглавия Против герменевтики или Против Гермеса подошли бы здесь ничуть не хуже.

СОНТАГ словно восклицает: познавайте же вещи такими, какие они есть! Назад, к самим вещам! Эти вещи прозрачны; они озаряют всё вокруг и озарены сами. Они обращаются не к Гермесу и его герменевтике, а к иридизации Ириды: к озарению, что рождается в мгновенности, даже в некой эротической сокровенности. Этому вторит и самая известная строка из эссе СОНТАГ: «Вместо герменевтики нам нужна эротика искусства»[71].