Экскоммуникация. Три эссе о медиа и медиации

ВАНЕЙГЕМ и ЛАРЮЭЛЬ черпают ресурсы в ереси и марксизме, потому что оба воспринимают бунт как первичное состояние. Но ЛАРЮЭЛЬ считает, что марксизм подчиняет бунт идее спасения через классовую борьбу, — а еретический гнозис, в свою очередь, подчиняет бунт идее спасения через познание. Тем не менее в практике восстания как разума и разума как восстания ЛАРЮЭЛЬ скорее предпочтет ересь и марксизм, нежели христианство и философию. ЛАРЮЭЛЬ пишет: «Восстание начинается — и не прекращает начинаться в каждый отдельный момент, вне зависимости от пролетариата, вне зависимости от эксплуатации» (c. 8). Здесь заложено ядро и еретической веры, и (еретического) марксизма: оба отвергают любые претензии на контроль над порталами.

Мишенью ВАНЕЙГЕМА была известная буржуазная чувствительность и ее теологические руины. ЛАРЮЭЛЬ же целится в остатки этих руин в самой заумной из философий. Эта тактика только внешне не связана с более масштабным восстанием: «Философия и война — это светская власть пуризма трансцендентности» (c. 15). Ларюэль хочет выйти за пределы обновления философии — и поможет ему в этом философская критика еретического прорыва, внутри философии и вопреки ей. «Мы знаем, что и критический анализ власти, и бесконечные политические доктрины — государства, суверенитета и т. д. — всё это изысканные развлечения, в рамках которых философия убеждает сама себя в своем небессмысленном существовании. Философия могла бы стать более убедительной, если бы она в значительной степени применяла анализ в отношении себя самой. И, помимо всего остального, в отношении Разума — как процесса самозавоевания и самозащиты, что объединяет всевозможные различия» (c. 8). ЛАРЮЭЛЬ предвещает поворот на 90 градусов: от плоскости последовательности, с которой философия претендовала на свое посредничество между своими же соперничающими мирами, — до критического осмысления призрачных медиа, на основе которых выдвигаются такие претензии.

Он так и пишет в своем язвительно гностическом тоне: «Если есть плохой демиург, то есть и плохой теоретик, Философ или Богослов, который стоит за созданием такого знания — знания столь неудачного, что теперь мы сами должны начать всё заново и по-новому, старательно избегая тех кругов ада, на которые те обрекли самих себя» (c. 41). Но есть, конечно, и хорошие новости: «Философия как форма Мира — это наша тюрьма; но эта тюрьма не из плоти, а из галлюцинаций и трансцендентальных иллюзий — сама по себе она познаваема» (c. 41). Таким образом, нефилософию ЛАРЮЭЛЯ можно назвать практикой критики философии, неустанной и беспощадной.

Нефилософия — это синтаксическая тактика, практика борьбы. «Нефилософия — это даже не альтернативный способ продолжения философии или сама альтернатива. Это „средство“ освобождения от философии и ее военной формы. Это односторонняя борьба, в которой аксиомы и теоремы восстают против своих первоначальных философских положений — но не раз и не навсегда» (c. 14). В некоем утонченном смысле это тактическая теория медиа, которая пробивается через претензии на ксенокоммуникацию со стороны других конкурирующих теорий.

Что объединяет философию и христианство — это их желание контролировать порталы между мирами, или, если выражаться языком ЛАРЮЭЛЯ, — между разными аспектами Мира: между небом и землей, духом и плотью, бытностью и Бытием, и т. д. Как отмечает ВАНЕЙГЕМ в слегка ином регистре, философия всё еще далека от того, чтобы оставить теологические притязания на ксенокоммуникацию без своего внимания. ЛАРЮЭЛЬ пишет: «Однако роль религии (от которой философия фактически неотделима) заключается в том, чтобы провоцировать аффекты Реального. Монотеизму выгодно пользоваться своей особой привилегией: привязывать себя к этой цели, переоценивать ее и дополнять тем, чего ей не хватает. Таким образом, он ослабляет ту структуру, которая, по сути, становится благодатной почвой для бесконечно пустых фантазий, очищенных от любых примесей. Каково это — жить в подобном медиуме?» (c. 15).

Философия живет в тени христианства — точнее, в тени ее контроля над ксенокоммуникацией. Когда философия сама в свою очередь претендует на контроль, она узаконивает парадигму, в рамках которой тотальность соединяется с бытием именно через (неравный, асимметричный) проход через портал взаимной жертвенности. Это соединение происходит в разных формах: небо и земля, Бытие и бытность, Бытие и небытие, Бытие и событие, и т. д. Идея того, что ЛАРЮЭЛЬ называет «Единым» (но у чего могут быть и другие имена), встраивается в это «и», из которого берут начало противоположные друг другу формы. Единое как источник остается к этим формам равнодушным.