Экслибрис

Памяткой о дикарях я
его сажаю,
на память о
гибких, жонглирующих
лентами дыма кострах я
сыплю
землю к его корням.

Тотемом своего образа

мыслей я
его высаживаю.

Пройдут века

и меня в них не будет,
пройдут века
и никто не станет делать
того, что делал я.

Но я это делал.

И если далекий потомок
возьмет вдруг и спросит:
– Да что это – дерево? –
то под землей вздрогнет
мой прах.

Ибо он будет призван.

Я сам, пока еще жив,

спрашиваю себя раз за разом:
// – Да что это было? –

О том, что сам всего

мгновение назад уничтожил.

Осенью этого года Вациетису исполнился бы 81 год. Как между Землей и спутником, обращающимся по дальней орбите, расстояние между ним и нами за последнее время существенно не изменилось. Почти не меняется и сам характер взаимодействия, хотя уже начали сбываться некоторые из его пророчеств, а многие строчки, напротив, безнадежно устарели. Важно другое. Давно замечено, что в маленькой Латвии имеет место следующий математический факт: почти для каждого рода человеческой деятельности либо найдутся один-два человека, обычно хорошо известные, закрывающие его полностью, либо эта деятельность вообще никем не поддерживается. У Ояра, как высокопарно это ни звучит, в графе «род занятий» было написано: совесть нации…

Правописание молнии Zibens pareizrakstiba, 1980

Войдем в это лето

Давай войдем в это лето,
вечное лето,
что было прежде леса и ветра,
что было и грело
предкам руки,
в мозоли
одетые.

И сложим каждый свое тепло,

тепло заячье
и тепло речное
с теплотой человечьей –
как мы без слов условились
ночью черемухи
на мосту столетий.

То, о чем там условлено,

без слов условлено,
есть призвание
твое и суть;
и всеми голосами
твоему кворуму
сделка на мосту повелевает:
будь!

И мы сотрем паутину,

рутины патину
вдвоем на пороге,
чисты и просветленны
в лето войдем

трепетно, как

если бы нас ожидали
боги.

Вечное это лето –

божественно,
взгляни,
как облако реет гордо,
войдем с тобой,
вольный мужчина
и вольная женщина,
а вовсе не гонимые алчбой
оторвы.

II

Алчбой гонимые перекати-поле, оторвы,
доля их жизнь или кошелек.
И не облачные нимбы реют гордо,
но ореол мученика,
уготованный лету.

И, стоит мне молча

трусливо
позволить
всем этим лес жечь,
зверя бить,
воду мутить,
то уже и нами
не рожденным
детям по золе к лету
// своему придется ползти.

Лето ждет

тенью мертвой, саваном
черемухи
над падью в омуте.
– Надо бы,
надо бы вам наскрести вот
столько
жалости, чтобы
обо мне вспомнить!

III

Мое лето,
вечное лето
пра- и прапрадедов,
пра-, прапрабабушек,
правнуков, правнучек,
океан безбрежностей
моих, ты
вечное лето,
не смей о смерти!

С тобой умрут

все былые, грядущие, сущие
нежности.
И у земли разорвется
сердце.

Всё впору