Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

Живыя куклы дернули ружьями, судорожно выкинули ихъ впередъ и снова перехватили, медленно погасивъ мелькнувшій въ глазахъ невыразимый ужасъ.

— Господа! — снова закричалъ Южакинъ. — Живыя куклы!.. На той сторон…

— Страшно что-то, — проговорилъ Южакинъ растерянно. — Вы видли? — Онъ длительно посмотрлъ вслдъ деревянному, обрубленному неровными плоскостями, человку въ форм. — Ужасная дисциплина!

— А замтили, что у лваго на рук? Подъ большимъ пальцемъ, куда бьютъ прикладомъ? — спросилъ наблюдательный Мифасовъ. — Набилъ, вроятно… Течетъ… Чисто длаютъ!

— Мощная нація, — задумчиво проговорилъ Крысаковъ. — Желзный кулакъ…

— А ты Вертеровъ боялся, слезъ, — мягко укорилъ Мифасовъ. — Посмотри, какой памятникъ — ужасъ!

Онъ указалъ на громадный, тяжелый памятникъ и сталъ небрежно перелистывать «Спутникъ туриста».

— Мн кажется, — скромно сказалъ Крысаковъ, — намъ слдовало бы здсь сняться. Дворецъ напротивъ едва ли намъ помшаетъ? Памятникъ Вильгельму?

— Фридриху В., — поправилъ Мифасовъ. — Или Великому, или Вильгельму, если ни то и другое вмст. Вы думаете, что намъ слдуетъ сняться у подножия, Крысаковъ?

— Не знаю, какъ вы, а я бы предложилъ воздержаться отъ проявленія лести передъ человкомъ, заслуги котораго недостаточно освщены, — возразилъ я.

— Передъ покойникомъ, я думаю, можно, — отвтилъ небрежно Крысаковъ, бгая глазами по окнамъ дворца.

Южакинъ угадалъ его мелочное желаніе покрасоваться передъ царственными обывателями зданія и замтилъ:

— Кажется, дворецъ необитаемъ.

— Дворецъ этотъ, — твердо объяснилъ Мифасовъ, — принадлежалъ покойному Вильгельму I. Внутри очень простъ. Интересенъ тмъ что въ немъ все сохранилось въ томъ же вид, какъ было при жизни императора и его супруги.

— Неужели и она умерла?.. Крпкая такая старуха? — удивился Крысаковъ. — Вы говорите, что входъ пятьдесятъ пфениговъ?.. Это на нихъ мало похоже…

Онъ совершенно смутился и забормоталъ какой-то вздоръ.

— Ничего, Крысаковъ, — ободрилъ Южакинъ. — Къ счастью, домъ еще достаточно приличенъ, чтобы сняться напротивъ.

Крысаковъ разставилъ насъ около памятника, причемъ попросилъ Южакина держаться за палецъ ноги одной изъ чугунныхъ фигуръ и защелкалъ аппаратомъ. Потомъ снялся самъ, косясь на дворецъ и стараясь придать пріятное выраженіе лицу и кокетливую непринужденность позы).[2]

Веселые, услись мы въ большой, удобный автомобиль, желтый, съ золотыми и зелеными цвтами, и помчались въ знаменитый зоологическій садъ.

Образцовая чистота, зелень, великолпный Тиргартенъ, безшумный ходъ мотора, безконечно скромный цифры таксометра…

— Молодцы нмцы, — задумчиво сказалъ Южакинъ.

— Молодцы, — повторили мы трое.

Долго любовались львами и пантерами. Удивлялись муравьду съ длинной и узкой, какъ копченая колбаса, мордой.

Посылали улыбки десяткамъ, сотнямъ зврьковъ, изъ которыхъ послдняя крыса занимала лучшее положеніе, чмъ любой кандидатъ на судебныя должности у насъ, на родин.

Благоговли передъ угловатыми, безропотными, какъ разведенное молоко, женщинами, гулявшими по дорожкамъ съ дтьми и рукодльемъ.

Потомъ опять сли въ автомобиль и опять шептали: «молодцы нмцы», пока ни пріхали на большую картинную выставку.

Тысячи картинъ красовались по стнамъ безчисленныхъ комнатъ великолпнаго зданія, словно сметенныя сюда гигантской шваброй со всхъ уголковъ объединенной Германіи.

Подавленные, мы прошептали:

— Боже, какъ все дешево!

А когда мы вышли, колоссальная статуя голаго прусскаго Михеля съ кудрявой головой и могучими мышцами, улыбаясь незрячими, но веселыми глазами, повторила:

— Здсь все дешево. Безконечно дешево!

Мы ршили лишній разъ проврить эти слова и сли за одинъ изъ безсчисленныхъ столиковъ. Они были тутъ, какъ тутъ.

— Пива!

ДРЕЗДЕНЪ

Тоска по женщин. — Въ поискахъ пикантнаго. Просвтленіе. — Художники.

— Прощай, Берлинъ! — въ одинъ голосъ сказали мы, и Берлинъ, этотъ конгломератъ желзнаго кулака, дешевыхъ сосисокъ, порядка, прусскаго цломудрія и некрасивыхъ женщинъ — остался позади насъ.

— сть хочется, — капризно протянулъ хрупкій Мифасовъ.

— Черезъ два часа Дрезденъ, — сказали мы съ Крысаковымъ.

Южакинъ посмотрлъ на насъ одобрительно и прибавилъ:

— Чтой-то сть хочется. Вотъ хочется и хочется.

Мы поплелись въ вагонъ-ресторанъ.

— И куда въ васъ помщается, Сандерсъ?! — удивился Крысаковъ перекладывая къ себ мою котлету. — Маленькій, а стъ больше всхъ… Южакинъ, вы не будете додать? На тарелк оставлять неудобно, — небрежно пояснилъ онъ, дожевывая южакинскую порцію.

Этотъ, вообще, невнимательный къ этикету человкъ былъ неумолимъ въ нкоторыхъ мелочахъ.

— Сълъ бы, Южакинъ, — участливо, хотя запоздало промямлилъ онъ.

— Спасибо, Крысачокъ, — тихо уронилъ Южакинъ и поднялъ помутнвшіе, необычно печальные глаза. — Грустно мн что-то.

— Что такое? — перепугался Крысаковъ. — Южакинъ, голубчикъ, что ты, милый?.. Сандерсъ, Мифасовъ, — что съ нимъ?