Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

Иногда не прочь, ради курьеза, соврать, но уличенный, не споритъ, а, вмсто этого, бросается на уличителя и начинаетъ его щекотать и тормошить, заискивающе хихикая. Въ жизни неприхотливъ. Спокойно доливаетъ поданную чашку кофе — пивомъ, размшиваетъ его съ сахаромъ, а если тутъ же стоить молоко, то и молоко переливается въ чашку. Пепелъ, упавшій случайно въ эту бурду, размшивается ложечкой для того, «чтобы не было замтно».

Крысаковъ. (Фото-этюдъ по рисунку Мифасова).

Любитъ задавать оффиціантамъ нелпые, безсмысленные вопросы. Раздваясь у ресторанной вшалки, обязательно освдомится: приходилъ-ли Жюль Вернъ? И чрезвычайно счастливъ, если получитъ отвтъ:

— Полчаса, какъ ушли.

Беззаботность и лнь его иногда доходятъ до героизма. Когда мы выхали изъ Россіи, то, начиная отъ Берлина, у него постепенно стали отваливаться пуговицы отъ всхъ частей одежды. Постепенно-же онъ замнялъ ихъ булавками, иголками, и, главнымъ образомъ, замысловатой комбинаціей изъ спичекъ и проволоки отъ лимонадныхъ бутылокъ. Чтобы панталоны его сидли, какъ слдуетъ, ему приходилось надменно выпячивать впередъ животъ и безпрестанно, съ кажущейся беззаботностью, засовывать руки въ карманы.

Положеніе его ухудшалось съ каждымъ днемъ. Хотя еще стояла прекрасная весна, но Крысаковскія пуговицы, вроятно, совершенно созрли, потому что падали сами собою, безъ посторонней помощи.

Въ Венеціи наступилъ крахъ. Когда мы собрались идти обдать въ какое-то «альберго Негро», Крысаковъ слъ въ своемъ номер на кровать и тоскливо сказалъ:

— Идите, а я посижу.

— Что ты, крысеночекъ, — участливо спросилъ я, — боленъ?

— Нтъ.

— Тебя кто-нибудь обидлъ?

Идите, а я посижу…

(Этот набросокъ ясно рисуетъ интимную жизнь людей, не побоявшихся трудной экспедиціи).

— Нтъ.

— А что-же?

— У меня не осталось ни одной…

— Лиры?

— Пуговицы.

— Купи другой костюмъ.

— Да у меня есть костюмъ.

— Гд же онъ?

— Въ чемодан.

— Такъ чего-жъ ты, чудакъ, грустишь? Достань его, переоднься и пойдемъ.

— Не могу. Потерялъ ключъ.

— Взломай!

— Попробуйте! Онъ изъ крокодиловой кожи.

Изъ угла вытащили огромный, чудовищно распухшій чемоданъ и съ озврніемъ набросились на него. Схватили сначала за ручки — отлетли. Схватили за ремни — ремни лопнули.

— Раскрывайте ему челюсти, — хлопотливо совтовалъ художникъ Мифасовъ, лежа на постели. — Засуньте ему палку въ пасть.

Посл получасовой борьбы чудовище сдалось. Замокъ застоналъ, крякнулъ, крышки разжались и душа его полетла къ небу.

Первое, что лежало на самомъ верху — было зимнее пальто, подъ нимъ калоши, ящикъ изъ подъ красокъ и шелковый цилиндръ, доверху наполненный мломъ, зубнымъ порошкомъ и зубными щетками.

— Вотъ они! — сказалъ радостно Крысаковъ. — А я ихъ съ самаго Вержболова искалъ. А это что? Ваза для кистей… Зачмъ же я, чертъ возьми, взялъ вазу для кистей?

— Лучше-бы ты, — сказалъ Сандерсъ, — взялъ стеклянный футляръ для каминныхъ часовъ, или стнную полку для книгъ.

— Братцы! — восторженно сказалъ Крысаковъ, вынимая какую то часть туалета. — Пуговецъ, пуговецъ-то сколько!.. Прямо въ глазахъ рябитъ…

Онъ переодлся и, схвативъ свой чемоданъ, похожій на животное съ распоротымъ брюхомъ, изъ котораго вывалились внутренности, оттащилъ его въ уголъ.

— Жалко его, — растроганно сказалъ онъ, выпрямляясь, — я такъ люблю животныхъ…

— Что это у тебя сейчасъ упало?

— Ахъ, чертъ возьми! Пуговица.

Такъ онъ и здилъ съ нами — веселый, неприхотливый, пускавшiйся иногда среди шумныхъ бульваровъ въ плясъ, любующійся на красоту міра и таскавшій за обрывокъ ручки свой ужасный полураскрытый чемоданъ, изъ котораго изрдка вываливался то тюбикъ краски, то ботинокъ, то фаянсовая пепельница, то рукавъ сорочки, радостно подпрыгивавшій на неровностяхъ тротуара.

Мифасовъ радуется.

Второй членъ нашей экспедиціи — Мифасовъ (псевдонимъ) былъ молодцомъ совсмъ другого склада. Я не встрчалъ человка разсудительне, осмотрительнее и освдомленне его. Этотъ юноша все видлъ, все знаетъ — ни природа, ни техника не являются для него книгой тайнъ. Ему 25 лтъ, но по спокойному достоинству его манеръ и мудрости сужденій — ему можно дать 50. По вншности и костюму онъ полная противоположность бдняг Крысакову. Все у него зашито, прилажено, манжеты аккуратно высовываются изъ рукавовъ, не прячась внутрь и не вылзая на четверть аршина, воротничекъ разсудительно подпираетъ щеки и шея повязана настоящимъ галстукомъ, а не подкладкой отъ рукава стараго сюртука (излюбленная манера Крысакова одваться шикарно).

Освдомленность Мифасова приводила насъ въ изумленіе. Уже спустя нсколько часовъ посл отъзда изъ Петербурга, этотъ энциклопедическій словарь, эта справочная машина заработала.

— Мы будемъ прозжать черезъ Минскъ? — спросилъ Крысаковъ.

— Что вы! — поднялъ плечи Мифасовъ. — Гд наша дорога, а гд Минскъ. Совсмъ противоположная сторона. Неужели, вы даже этого не знаете?

Въ глазахъ его свтилась ласковая укоризна.

Мы прозжали черезъ Минскъ.