Почему это происходитъ съ Митей — неизвстно.
О своей наружности онъ мннія очень опредленнаго. Стоитъ ему только увидть какое-нибудь зеркало, какъ онъ подходитъ къ нему и на нсколько минутъ застываетъ въ нмомъ восхищеніи. Его неприхотливая натура выноситъ даже созерцаніе самого себя въ крышку отъ коробки съ ваксой или въ донышко подстаканника. Онъ киваетъ себ дружески головой, подмигиваетъ, и ротъ его распускается въ такую широчайшую улыбку, что углы губъ сходятся гд то на затылк.
У Крысакова и у меня установилась такая система обращенія съ нимъ; при встрч — обязательно выбранитъ, упрекнуть или распечь неизвстно за что.
Качества этой системы строго проверены, потому что Митя всегда въ чемъ-нибудь виноватъ.
Иногда, еще будучи у себя въ кабингт, я слышу приближающійея стукъ, грохотъ и топотъ. Вваливается Митя, зацпившись однимъ дюжимъ плечомъ за дверь, другимъ за шкапъ.
Онъ не попадался мн на глаза дня три, и я не знаю за нимъ никакой вины; тмъ не мене, подымаю глаза и строго говорю:
— Ты что же это, а? Ты смотри у меня!
— Извините, Аркадій Тимофеевичъ.
— «Извините»… я тебя такъ извиню, что ты своихъ не узнаешь. Я не допущу этого безобразія!! Я научу тебя! Молодой мальчишка, а ведетъ себя, чертъ знаетъ какъ! Если еще одинъ разъ я узнаю…
— Больше не буду! Я немножко…
— Что немножко?
— Да выпилъ тутъ съ Егоромъ. И откуда вы все узнаете?
— Я, братецъ, все знаю. Ты у меня видишь, какъ пьянствовать! Отъ меня, братъ, не скроешься.
У Крысакова манера обращенія съ Митей еще боле простая. Встртивъ его въ передней, онъ сердито кричитъ одно слово:
— Опять?!!
— Простите, Александръ Алексичъ, не буду больше. Мы вдь не на деньги играли, а на спички.
— Я теб покажу спички! Ишь-ты, картежникъ выискался.
Митя никогда не оставляетъ своего хозяина въ затрудненіи: на всякій самый необоснованный окрикъ и угрозу — онъ сейчасъ же подставляетъ готовую вину.
Кром картъ и вина, слабость Мити — женщины. Если не ошибаюсь — система ухаживать у него пассивная — онъ начинаетъ хныкать, стонать и плакать, пока терпніе его возлюбленной не лопнетъ, и она не подаритъ его своей благосклонностью.
Однажды, желаніе отличиться передъ любимой женщиной толкнуло его на рискованный шагъ.
Онъ явился ко мн въ кабинетъ, положилъ на столъ какую то бумажку и сказалъ:
— Стихи принесли.
— Кто принесъ?
— Молодой человкъ.
— Каковъ онъ собою?
— Красивый такой блондинъ, высокій… Говоритъ «очень хорошіе стихи»!
— Ладно, — согласился я, разворачивая стихи. — Ему лучше знать. Посмотримъ:
— Когда онъ придетъ еще разъ, скажи ему, Митя: «досвиданьица, мадамъ». Ступай…
На другой день, войдя въ переднюю, я увидлъ Митю.
Машинально я закричалъ сердито обычное:
— Ты что-же это, а? Какъ ты смлъ?
— Что, Аркадій Тимофеевичъ?
— «Что?!» Будто не знаешь?!
— Больше не буду. Я думалъ, можетъ, сгодятся для журнала. Я еще одно написалъ и больше не буду.
— Что написалъ?
— Да одни еще стишки.
И широкая виноватая улыбка перерзала его лицо на дв половины.
Когда мы объявили ему, что онъ детъ съ нами за-границу — радости его не было границъ.
— Только вотъ что, — серьезно сказалъ Крысаковъ. — Отвчай мн… Ты нашъ слуга?
— Слуга.
— И долженъ исполнять все то, что теб прикажутъ?
— Да-съ.
— Такъ вотъ — я приказываю теб изучить до отъзда нмецкій языкъ. Черезъ недлю мы демъ. Ступай!
Сейчасъ же Крысаковъ и забылъ объ этомъ распоряженіи.
Но Митя за день передъ отъздом явился къ намъ и сказалъ:
— Готово.
— Что готово?
— Нмецкій языкъ.
— Какой?
— Коммензи мейнъ либеръ фрейленъ, ихъ либези, данке, зиценъ-зи, гибь миръ эйнъ куссъ.
— Все?
— Все.
— Проваливай.
Думалъ-ли Митя, что заграницей его постигнетъ такая страшная, никмъ не предугаданная судьба.
Начиная описаніе нашего путешествія, я полагаю, будетъ нелишне дать краткій обзоръ мста нашихъ будущихъ подвиговъ…
Европа лежитъ между 36-ой и 71-й параллелями Свернаго полушарія. Мы собственными глазами видли это.
Берега Европы омываютъ два океана сразу: Сверный Ледовитый и Атлантическій. Не знаю, какъ омываетъ Европу Ледовитый океанъ, но Атлантические — особой тщательностью въ возложенной на него работ не отличается — грязи на берегу сколько угодно.