Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

Возница застоналъ, всплеснулъ руками, вскочилъ на облучекъ, ударилъ по лошадямъ, — и экипажъ поскакалъ, бшенно подпрыгивая на каменистой мостовой.

Прохожіе, встрчаясь съ нами, взмахивали руками и кричали что-то намъ вслдъ; мальчишки бежали за нами, приплясывая и оглашая воздухъ немолчными воплями.

— Какое привтливое народонаселеніе, — сказалъ, Мифасовъ удовлетворенно. — Вообще, итальянцы всегда хорошо относятся къ иностранцамъ.

— А, можетъ быть, они принимаютъ насъ за какихъ-нибудь должностныхъ лицъ? — спросилъ честолюбивый Крысаковъ.

— Ну, знаете… Мы больше смахиваемъ на лордовъ.

— О, чортъ! Ударился головой о верхъ! Знаете, я думаю, этотъ экипажъ не созданъ для быстрой зды.

Въ справедливости словъ Крысакова мы не замедлили убдиться черезъ дв минуты. Навстрчу намъ очень медленно подвигался такой же самый экипажъ. Возница степенно велъ четырехъ лошадей подъ уздцы, а сзади шагали погруженные въ задумчивость люди. В экипаж былъ только одинъ пассажиръ, и тотъ не сидлъ, а лежалъ, чинно сложивъ на груди руки.

— Посмотрите-ка, что это?

— Да… Гм!..

— Знаете, что? Тутъ ужъ намъ недалеко; пройдемся пшкомъ.

— Идея! А то мы совсмъ безъ движенія…

— Растолстешь, — согласился Крысаковъ, поспшно спрыгивая съ нашего страннаго экипажа.

Домой мы добрели молча. Говорить не хотлось.

Въ часовн Медичи мы обнажили головы.

Узжали на другой день утромъ. Во Флоренціи намъ удалось видть самаго медлительнаго человка въ мір. Сандерсъ казался передъ нимъ человкомъ-молніей.

Наша гостинница была около самаго вокзала, черезъ дорогу. Портье сказалъ, что онъ довезетъ наши вещи на телжк, а мы можемъ пойти впередъ, брать билеты. До позда оставалось двадцать пять минутъ. Мы взяли билеты, просмотрли юмористическіе журналы; до позда осталось десять минутъ. Выпили бутылку вина, проврили билеты, проврили время отхода — осталось три минуты.

— Проклятое животное! Мы опоздали. Не укралъ ли онъ наши вещи?

— Пусть кто-нибудь побжитъ за нимъ.

— А вдругъ онъ сейчасъ откуда-нибудь вынырнетъ? Какъ же мы подемъ безъ одного? Намъ разлучаться нельзя.

— Теперь ужъ не разлучимся.

— Почему?

— А вотъ… нашъ поздъ тронулся.

Когда хвостъ позда скрылся гд-то за горизонтомъ, послышалось тихое пніе, и портье, мурлыча популярную канцонетту и толкая впереди себя телжку съ нашими вещами, показался изъ-за угла. Онъ подвигался популярнымъ среди насъ «шагомъ Сандерса», со скоростью десяти ругательствъ спутника въ минуту.

Остановился… Вытеръ лицо краснымъ платкомъ, закурилъ сигару, пожалъ руку знакомому факкино и, замтивъ въ углу нашу молчаливую группу, благодушно спросилъ:

— Опоздали? Поздъ ушелъ?

— Ушелъ.

— Такъ.

— Ну, что новенькаго въ Рим? — спросилъ, сдерживая себя, Крысаковъ.

— О, я, синьоры, къ сожалнію, не былъ тамъ.

— Неужели? Я думалъ вы сейчасъ туда зазжали по дорог. Благополучно ли вы переправились черезъ неприступное ущелье, отдляющее госстинницу отъ вокзала?

— О, синьоры, дорога совершенно прямая.

— Знаете, кто вы такой, синьоръ портье? Идіотъ, грязное животное, негодяй и бригантъ!

Къ французскому языку онъ относился совершенно равнодушно, что было видно изъ того, что лицо его оставалось соннымъ, и подъ градомъ ругательствъ онъ сладко затягивался отвратительной сигарой.

— По-итальянски бы его, — свирпо сказалъ я.

— Ладно. Кто будетъ?

— Говорите вы. А мы будемъ составлять фразы.

Каждый изъ насъ зналъ по нсколько итальянскихъ ругательствъ, но это было плохое, разрозненное изданіе. Приходилось собирать у каждаго по нскольку словъ, систематизировать и потомъ уже подносить ихъ Крысакову для передачи по адресу.

Мы разслись на своихъ чемоданахъ, и фабрика заработала. Мы съ Мифасовымъ произносили слова, Сандерсъ ихъ склеивалъ, а Крысаковъ громовымъ голосомъ бросалъ уже готовый фабрикатъ въ лицо обвиняемому.

Мы разслись на своихъ чемоданахъ, и фабрика заработала.

Обвиняемый прислъ на пустую телжку, надвинулъ шапченку на глаза и закрылъ лицо руками.

Когда мы съ Мифасовымъ опустошили себя, оказалось, что негодяй заснулъ.

— Пойдемъ жаловаться хозяину гостинницы.