Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

Они ушли, а я остался около вещей. Прошло очень много времени; я видлъ, какъ ушелъ второй поздъ на Римъ, и узналъ, что слдующій уходитъ только черезъ три часа. Веллъ факкино отнести вещи въ багажъ, а самъ пошелъ бродить по городу, чтобы протянуть время до позда. Обиженный, покинутый, плотно позавтракалъ. За часъ до отхода позда вернулся на вокзалъ. Никого не было. Потомъ оказалось, что Сандерсъ, Крысаковъ и Мифасовъ пришли посл моего ухода на вокзалъ. Увидли, что меня нтъ, и отправились искать меня по городу. Зашли по дорог въ альберго, хорошо позавтракали. Потомъ опять искали. А я пришелъ на вокзалъ, никого не нашелъ и, встревоженный, отправился на поиски. Искалъ долго, усталъ… Зашелъ въ ресторанъ пообдать. Въ это время потерянные друзья опять навстили вокзалъ, не нашли меня и снова пустились въ поиски; заглядывали въ рестораны, остеріи; въ одной ршили пообдать. А позда проходили изъ Рима, уходили въ Римъ, сновали туда и сюда, не дожидаясь несчастной, расползшейся по всему городу компаніи. Группа «Мифасовъ, Сандерсъ и Крысаковъ» устроила засданіе, по поводу потерявшейся группы «Южакинъ», и ршила поставить поиски на самую широкую ногу: городъ былъ разбить на раіоны; на углахъ улицъ поставлена была цпь сторожевыхъ (Мифасовъ); членъ этой человколюбивой экспедиціи Сандерсъ былъ командированъ на вокзалъ со спеціальнымъ порученіемъ: наклеить въ багажномъ отдленіи на мой чемоданъ глубокомысленный плакатъ:

«Ести вы придете на вокзалъ, забирайте вещи и идите въ гостинницу Палермо, гд мы ночуемъ. А если не придете на вокзалъ, мы вечеромъ въ шантанчик у Рынка Свиньи, туда прямо и идите».

Ниже приписка карандашомъ:

«Впрочемъ, что я за дуракъ: если вы не придете на вокзалъ, какъ же вы узнаете, что мы вечеромъ у Рынка Свиньи? Тогда, вдь, вы не будете знать, гд мы. Въ такомъ случа, позжайте въ „Палермо“ и вечеромъ просто ложитесь спать. Крысаковъ кланяется».

— А, ну васъ, — подумалъ я. — Не люблю людей, длающихъ ложные шаги. Къ черту вашъ Рынокъ Свиньи! Поду-ка я лучше на Фьезоле, въ этотъ милый кабачокъ.

Потомъ я выяснилъ, что мои спутники къ концу вечера растеряли другъ друга и каждый очутился въ одиночеств. Это произошло потому, что Крысаковъ, вмсто того чтобы ждать Сандерса въ условленномъ мст, ршилъ пойти ему навстрчу; Сандерсъ, наоборотъ, ршилъ зайти по дорог за Мифасовымъ, а Мифасовъ отправился къ Крысакову, не нашелъ его, полетлъ на вокзалъ, — и четыре человка весь день бродили въ одиночеств по флорентинскимъ улицамъ. Каждый изъ нихъ былъ раздраженъ глупостью другихъ и, не желая ихъ видть, ршилъ провести вечеръ въ одиночеств.

Поэтому, Крысаковъ былъ чрезвычайно изумленъ, обнаруживъ меня на Фьезоле, въ излюбленномъ ресторанчик, а Сандерсъ и Мифасовъ, появившіеся почти въ одно время за нашими спинами, сочли это какимъ-то колдовствомъ.

Сначала, усвшись, мы сдлали кое-какую попытку разобраться въ происшедшемъ, но это оказалось такимъ сложнымъ, что вс махнули рукой, дали клятву не разлучаться и… курица по итальянски, выплывшая изъ ароматной струи асти, смягчила ожесгочившіяся сердца.

РИМЪ

Сандерсъ сокрушается. — Старина. — Я стараюсь перещеголять гида. — Колизей. — Сандерсъ въ Катакомбахъ. — Музей. — Тяжелая жизнь. — Художественное чутье. — Дорогая палка. — Уна лира.

Римъ не на всхъ насъ произвелъ одинаковое впечатлніе. Когда мы осмотрли его, какъ слдуетъ, Сандерсъ засунулъ руки въ карманы и спросилъ:

— Это вотъ и есть Римъ?

— Да.

— Это такой Римъ?

— Ну, конечно. А что?

— Гм, да… — протянулъ онъ, ехидно усмхаясь. — Такъ вотъ онъ, значитъ, какой Римъ…

— Да, такой. Вамъ онъ не нравится?

— О, помилуйте! что вы! Какъ же можетъ Римъ не нравиться? Смю-ли я…

Свсивъ голову, онъ долго повторялъ:

— Да-съ, да-съ… Вотъ оно какъ! Римъ… Хи-хи. А я-то думалъ…

— Что вы думали?

— Ничего, ничего. Городокъ-съ… Городочекъ-съ! Хи-хи.

— Мы пробовали разсять его огорченіе.

— Онъ, правда, немножко староватъ… Но за то…

— Да, да… Староватъ. Но за то онъ и скучноватъ. Онъ и грязноватъ. Онъ и жуликоватъ. Хи-хи!

Въ этомъ смысл я рзко разошелся съ Сандерсомъ. Римъ покорилъ мое сердце. Я не могъ думать безъ умиленія о томъ, что каждому встрчному камню, каждому обломку колонны — дв, три тысячи лтъ отъ роду. Тысячелтніе памятники стояли скромно на всхъ углахъ, въ количеств, превышающемъ фонарные столбы въ любомь губернскомъ город.

А всякая вещь, насчитывавшая себ пятьсотъ, шестьсотъ лтъ, не ставилась ни во что, какъ двченка, замшавшаяся въ торжественную процессію взрослыхъ.