Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

Я долго бродилъ съ гидомъ по форуму, среди печальныхъ обломковъ старины, и въ ушахъ моихъ звенли диковинныя цифры:

— Дв тысячи лтъ, дв съ половиной! Около трехъ тысячъ лтъ…

Итальянскiй нищiй.

Когда мы брели, усталые, по соннымъ отъ жары улицамъ, я остановился около мраморнаго, позеленвшаго отъ воды и лтъ фонтана и сказалъ:

— О! Вотъ тоже штучка. Я думаю, не изъ новыхъ.

Гидъ пожалъ плечами, сплюнулъ въ струю воды и возразилъ:

— Дрянь! Всего-то восемьсотъ лтъ.

На углу меня заинтересовала чья-то бронзовая статуя.

— Господинъ, — сказалъ гидъ, — если мы будемъ останавливаться около такихъ пустяковъ — у насъ не хватитъ недли.

— Вы это считаете пустякомъ?

— О, Господи-жъ! Поставленъ въ прошломъ столтіи!

— Однако, — сказалъ я. — Какъ же вы терпите эту ужасную новую ярко-позолоченную конную статую Виктора Эммануила?

— О, вдь это вещь временная. Этотъ памятникъ еще не готовъ.

— Почему?

— Онъ будетъ готовъ черезъ шестьсотъ-семьсотъ лтъ, когда позолота слзетъ. Тогда это будетъ благороднйшее старинное произведеніе искусства.

— Странный обычай. У насъ, въ Россіи, такимъ способомъ заготовляютъ только огурцы впрокъ. Разъ онъ не готовъ — не нужно было его открывать…

— Закрытыми такія вещи нельзя держать, — возразилъ гидъ. — Тогда позолота и въ тысячу лтъ не слзетъ.

Я проникся культомъ старины даже гораздо раньше, чмъ этого могъ ожидать гидъ.

Въ сумерки онъ зашелъ ко мн въ гостинницу и предложилъ, лукаво ухмыляясь:

— Не желаетъ-ли господинъ посмотрть тутъ одинъ шантанчикъ?

— Старый? — спросилъ я.

— О, нтъ, совершенно новый, недавно отремонтированный.

— Такъ что-жъ вы мн его предлагаете! Еще если лтъ восемьсотъ, девятьсотъ…

— О, тогда господину нужно пойти въ кафе Греко.

— Старое?

— О, да. Еще въ восемнадцатомъ вк…

— Только-то? Нтъ, мой дорогой. Я полагаю — его можно будетъ посщать лтъ черезъ триста… и то съ большой натяжкой…

Я имю основаніе думать, что гидъ почувствовалъ ко мн тайное почтеніе. Онъ поклонился и сказалъ:

— Въ такомъ случа, не посмотрите-ли вы завтра соборъ Святого Петра?

— О, — равнодушно пожимая плечами, промямлилъ я. — Вы говорите, — Святого? Это, вроятно, что нибудь уже посл Рождества Христова?

— Да, но…

— Знаете, что? Отложимъ это до будущаго прізда. Все таки будетъ годикомъ больше, а?

— Ну, я знаю, что господину нужно… Онъ завтра утромъ посмотритъ Колизей и термы Каракаллы.

— Ну, что жъ, — сказалъ я. — Я полагаю, что это меня позабавитъ.

На другой день утромъ автомобиль въ двадцать минутъ доставилъ насъ прямо къ Колизею. Былъ прекрасный жаркій день.

Лицо гида сіяло гордостью и торжествомъ.

— Вотъ-съ! Извольте видть.

— А гд же Колизей?

Гидъ поблднлъ.

— Какъ… гд?.. Вотъ онъ, передъ вами!

— Такой маленькій? Тутъ повернуться негд.

— Что вы, господинъ! — жалобно вскричалъ гидъ. — Онъ громаденъ! Это одно изъ величайшихъ зданій міра. Пожалуйте, я вамъ сейчасъ покажу ямы, гд содержались зври до представленія и откуда ихъ выпускали на христіанъ.

— Тамъ сейчасъ никого нтъ? — осторожно спросилъ положительный Мифасовъ.

— О, синьоръ, конечно. Вамъ со мной нечего бояться. Вотъ видите, остатки этихъ громадныхъ стнъ; вс он были облицованы блымъ мраморомъ — такую работу могли сдлать только рабы.

— А гд же мраморъ?

— Монахи утащили въ Ватиканъ. Весь Ватиканъ построенъ изъ награбленнаго отсюда мрамора.

— Ага! — сказалъ Сандерсъ, — око за око… Сначала зври въ Колизе драли христіанъ, потомъ христіане ободрали Колизей.

— О, — сказалъ гидъ, — христіанство погубило красоту Рима. Это была месть язычеству. Лучшіе памятники разграблены и уничтожены Ватиканомъ. Вамъ еще нужно взглянуть на бани Каракаллы и на катакомбы.

Добросовстный гидъ потащилъ насъ куда-то въ сторону, и мы наткнулись на грандіозныя развалины, на стнахъ которыхъ еще кое-гд сохранилась живопись, а на полу — чудесная мозаика.

Мы, притихшіе, очарованные, долго стояли передъ этимъ потрясающимъ памятникомъ рабства и изнженности, надъ которымъ нсколько тысячелтій пронеслись, какъ опустошительный ураганъ, пощадивъ только то немногое, что могло дать представленіе намъ, узкогрудымъ потомкамъ, о мощномъ размах предковъ.

И мн захотлось остаться тутъ одному, опуститься на обломокъ колонны и погрузиться въ сладкія мечты о безвозвратно минувшемъ прошломъ. Такъ хотлось, чтобы никого около меня не было, ни гида ни Сандерса, съ его соннымъ видомъ и вчнымъ стремленіемъ завязать споръ по всякому ничтожному поводу, ни размашистаго громогласнаго Крысакова, ни самоувреннаго кокетливаго Мифасова, которому до сдой старины такое же дло, какъ и ей до него.

Въ это время ко мн приблизился Мифасовъ и сказалъ тихонько:

— Вотъ она, старина-то!.. Такъ хочется побыть одному, безъ этого хохотуна Крысакова, безъ вялаго, дремлющаго Сандерса, которому, въ сущности, наплевать на всякую старину… Такъ хочется посидть часикъ совсмъ одному.

За моей спиной послышался шопотъ Сандерса:

— Васъ не смшатъ, Крысаковъ, эти два дурака, которые, вмсто того чтобы замереть отъ восторга, шепчутся о чемъ-то? Какъ бы мн хотлось, чтобы никого изъ нихъ не было!.. Ссть бы въ уголочк да помечтать.