Эксперименты империи. Адат, шариат и производство знаний в Казахской степи

В ходе исследования А. И. Левшин не ограничивался только поездками по Казахской степи. Он имел доступ к архивам Санкт-Петербурга, Оренбурга и Омска. Это позволило молодому человеку подготовить наиболее полную, как ему казалось, версию уложений хана Тауке («Жеті-Жарғы»)[206]. Она была включена в его самую крупную работу о казахах — «Описание киргиз-казачьих, или киргиз-кайсацких орд и степей», опубликованную в 1832 г.[207] Успех этого издания был достигнут в том числе и благодаря отсутствию на тот момент каких-либо иных крупных публикаций о казахах. Для нас же важно обратить внимание на два положения — оценить уровень научной методологии, которой руководствовался автор, и понять, как текст, созданный на основе разных и порой противоречивых источников, успешно функционировал в пределах российской и казахской административной и этнокультурной среды[208]. Привлекая данные из различных источников, А. И. Левшин одним из первых широко применил сравнительный и критический подход к отбору материала. Он попытался отделить архаические нормы обычного права от возникших сравнительно недавно. По мнению С. Л. Фукса, с этой задачей он в основном справился[209]. Работа А. И. Левшина стала эталоном для многих поколений исследователей казахской культуры и обычного права, а также приобрела большую популярность среди читающей российской и казахской публики. Сразу же после ее публикации положительные отклики поступили от оренбургского военного губернатора П. П. Сухтелена, генерал-губернатора Западной Сибири И. А. Вельяминова, начальника ОПК Г. Ф. Генса. Шестьдесят экземпляров монографии приобрел Азиатский департамент МИД[210]. Роль А. И. Левшина в создании ИРГО и широкая известность в петербургских академических кругах[211] сделали его работу о казахах образцом для других исследователей. Труд А. И. Левшина стал доступен и казахам, владевшим русским языком. Казахский этнограф Ч. Ч. Валиханов ссылался на книгу А. И. Левшина, называя ее автора «Геродотом казахского народа»[212].

Славу «первого историка» А. И. Левшин разделил также и со славой составителя наиболее известной версии правового кодекса «Жеті-Жарғы», включенного в книгу. С 1870‐х гг. ни одна крупная работа по казахскому обычному праву не обходилась без использования версии «законов хана Тауке», записанной А. И. Левшиным. Прежние варианты письменной фиксации уложений хана Тауке (К. Шукуралиева[213], Я. П. Гавердовского, Г. И. Спасского[214], С. Б. Броневского) были не так востребованы. В чем причины успеха А. И. Левшина? Его книга, напечатанная в 1832 г., имелась в библиотеках и канцеляриях Оренбурга, Омска, Санкт-Петербурга и других городов. Известно, что запись адата Я. П. Гавердовского не была издана в XIX в. Тексты Г. И. Спасского, К. Шукуралиева, С. Броневского были достаточно схематичны и в литературном отношении уступали тонкостям литературной обработки, сделанной А. И. Левшиным, позволившей, таким образом, сделать книгу доступной не только академической и бюрократической аудитории, но и обывательской среде. А. И. Левшин, имевший доступ к разным архивам, смог успешно систематизировать и синтезировать ряд материалов, подготовленных его предшественниками. Существует мнение, что исследователь заимствовал значительную часть сведений из сборника Омского комитета 1823 г. и записок Я. П. Гавердовского[215].

Отношение имперских властей к казахскому праву в целом и к адату и шариату в частности начинает меняться в 1840‐х гг. Этому могло способствовать несколько факторов: расставание с романтической верой в «цивилизующую силу» одной лишь правовой реформы, формирование российского законоведения, начавшего проводить принципиальное различие между обычным и конфессиональным правом, а также распространение представления о религии как о ключевом средстве национальной идентификации (и начало экспериментов по русификации западных окраин через обращение в православие)[216].

Так, спустя два десятилетия после оптимистических планов М. М. Сперанского проект кодификации казахского права начали формулировать как рутинную бюрократическую задачу, не имеющую никаких дополнительных политических (а тем более «цивилизационных») целей. К примеру, Положение об управлении оренбургскими киргизами 1844 г. ставило перед ОПК задачу «озаботиться собранием и приведением в порядок киргизских обычаев, имеющих в орде силу закона, дабы составить из оных род особого свода для руководства при производстве и решении тех дел, которые должны разбираться и судиться на основании сих народных обычаев»[217].