Экспресс из одиночества (СИ)

Вот и всё. Ремус, сам того не ведая, даже будучи человеком очень тактичным, умудрился открыть ящик Пандоры, из которого в один миг вылетело всё то, что Гермиона старательно закупоривала в себе несколько недель. Теперь эти чувства уже было не остановить.

— Нет, я не защитилась, — цедя слова сквозь зубы, сказала она. — Уровень моей квалификации недостаточно высок для теоретических исследований, если я не могу обосновать их ничем, кроме претенциозных предположений.

С жгучей ненавистью она процитировала заключение председателя комиссии — этого напыщенного французского петуха с соответствующей внешностью. Он молча слушал всю её защитную речь, любезно задал несколько лёгких вопросов, не покидал аудиторию даже во время доклада рецензентов, а затем удалился на совещание с миловидной улыбкой. Как только Гермиона не догадалась, что это обман?

Вдохнув побольше воздуха, она вдруг поняла, что вот-вот расплачется. Только этого не хватало! Разрыдаться от обиды на глазах Люпина — какая нелепость. Хотя в глубине души она знала, что он поймёт.

— Чувствую, зря я не захватил парочку батончиков, — словно в подтверждение её мыслям произнёс Ремус. — Рассказывай, милая.

И она рассказала. Вместо истерики Гермиона как на духу выплеснула на него все свои переживания и впечатления несдерживаемой лавиной. Её откровения впервые прозвучали вслух. Даже родителям она не передала всего так, как теперь Люпину. Потому что он мог её понять.

— И этот председатель, старый подонок, — в сердцах она сыпала оскорблениями, даже не задумываясь о словах. — Самодовольный мерзавец наверняка из когорты чистокровных снобов, которые скорее проглотят целиком водяного чёрта, чем дадут защититься маглорождённой выскочке.

— Разве сейчас это ещё имеет значение в науке? — осторожно спросил Люпин.

— Ох, Ремус, если бы только это! — Гермиона завелась не на шутку. — Проблема ещё и в том, что я женщина, к своему несчастью, очень молодая для того, чтобы меня серьёзно воспринимали в науке. Честное слово, хуже они относятся, наверное, только к домовым эльфам и оборотням!

Как только последняя фраза сорвалась с её губ, она осознала, что только что произнесла. Ах, чёртов язык! На гребне волны своей ярости не смогла вовремя остановиться, хотя раньше с ней ничего подобного не случалось. Бедный Ремус, она ведь совсем не хотела!

Ей было жутко стыдно. Буквально хотелось выпрыгнуть из окна, как заколдованная лягушка, упущенная однажды Гарри. Как у неё только возникла эта чудовищная мысль? Сравнить свою неудачу на защите с постоянной ежедневной и абсолютно незаслуженной дискриминацией из-за болезни, приносящей и так немало боли. У оборотней жизнь была, конечно, в сотни раз сложнее, чем единичная неудача в погоне за степенью.

Вопреки её опасениям Люпин даже не дрогнул, а только как-то странно улыбнулся.

— Чёрт, Ремус, мне так жаль…

— Нет-нет, я понимаю. Ты расстроена, обижена, подавлена, — он потянулся к ней и приобнял за плечи. — Тебя можно понять. К тому же, ты ведь сказала правду. Они тебя недооценили из-за глупых предрассудков, хотя очевидно, что твоя диссертация безукоризненна. Уж я в этом уверен.

Если она не нашла слов, чтобы исправить ситуацию, то ему это удалось в два счёта. Его забота и приободряющая улыбка кому угодно могла вернуть душевное равновесие. Или наоборот лишить покоя… Гермиона с трудом отмахнулась от этих мыслей. Она помнила, как старшекурсницы шептались в гриффиндорской гостинице о новом профессоре ЗОТИ, который, по их словам, был «невероятно горяч». На третьем курсе Гермиона как-то не торопилась заметить в нём ничего подобного, да и вся эта девчачья болтовня казалась ей такой ничтожной. Но встретившись с Люпином позже в Ордене, она вернулась к этому воспоминанию и вынуждена была признать, что девочки не соврали. Хотя куда больше его «горячести» её привлекал его интеллект: Римус был невероятно интересным собеседником. С ним можно было обсудить всё, что угодно. Бывало, что они вместе пропадали в библиотеке Блэков. Усевшись напротив в потёртых креслах, они читали каждый свою книгу, иногда переглядываясь и отпуская вслух комментарии, после которых непременно завязывалась беседа. Гермиона обожала с ним спорить. Он был азартен, но не продавливал своим мнением о чём бы они не говорили.

— Всё-таки почитай Лакана, — с хитрым прищуром Люпин кивнул в сторону книжной полки. — Самая блистательная волшебница, которую я когда-либо встречал, не может так рассуждать о структурализме.

Послевкусие от этих споров оставалось горьковато-сладким, и это было лучшим ощущением для юной Гермионы. Она была очарована Ремусом. Тот в свою очередь относился к ней очень трепетно, с уважением к её порой максималистским идеям и радикальным предположениям. Ни с кем другим у неё не было такого взаимопонимания. И чем больше они общались, тем плотнее становилась их связь.