Экспресс-курс по русской литературе. Все самое важное

Молодой доктор Антон Чехов ворвался в литературу с россыпью смешных рассказов, которые печатались во всех юмористических журналах. Он мастерски умел вписаться в общие требования к рассказам: изобразить уличную сценку с участием глуповатых обывателей, конфликт из-за какого-то ничтожного повода; но очень скоро за смешной сценкой оказывалось точно подмеченное социальное зло – лицемерие, раболепие, начальственное хамство.

И уже к середине восьмидесятых главным годов двигателем чеховских рассказов стал не внешний, а внутренний сюжет, внутренняя жизнь героев. Первый сборник Чехова, «В сумерках», был очень тепло принят и критиками, и читателями. Успех ожидал и его большую повесть «Степь», и первые пьесы. Однако мучительная тоска по большому и общественно важному делу погнала его в экспедицию на остров Сахалин, в глубину социального ада. Оттуда он вернулся совсем больным чахоткой – и совсем другим писателем. Прежняя веселость уступила место «Хмурой истории» и «Скучным людям»: жизнь как она есть, жизнь глазами обычного человека.

Это не «типичные характеры в типичных обстоятельствах» – это, скорее, конкретные люди в обстоятельствах конкретных – но вынутые из этой эпохи, как фрагмент из картины. В их обстановке, жестах, словах не все «типическое» – есть случайное, ненужное, индивидуальное; некоторые исследователи считают, что это проявление натурализма; возможно. Это – не реконструкция жизни в самых шаблонных представлениях о ней, а жизнь во всем стечении случайностей, закономерностей, нелепостей, какой она обычно и бывает.

В девяностых годах героев Чехова стала засасывать пошлость, и справиться с ней им не помогала ни любовь, ни добрые дела, ни презрение к обывателям. Читатели требовали от любимого писателя «мажорных аккордов», предполагая, что он рассказывает только о том, как плохо и скучно жить на свете. А он рассказывал о том, как одна человеческая душа живет среди других, как они взаимодействуют, как соприкасаются и отшатываются друг от друга. Писал о внутренних конфликтах, мешающих человеку и самому расти, и другого понять; но это не «среда заела», это личный выбор в пользу покоя, неподвижности, благополучной пошлости. Читатели не сразу поняли новую чеховскую поэтику, построенную на принципах музыкальной композиции, не сразу осознали, как работают тонкие механизмы конфликтов, лежащие в основе чеховской драматургии. «Чайку» на первом представлении освистали – и только через два года на ее долю и долю «Дяди Вани» выпал триумф.

Один из друзей Чехова, Петр Сергеенко, писал, что у него был «постоянно действующий внутренний метроном». Этот внутренний метроном – одно из самых удивительных чеховских свойств: врожденный хороший тон, врожденный вкус, тонкий человеческий слух, чуткость ко всякой фальши и неестественности, глубокое внутреннее ощущение гуманности и красоты.

Владимир Короленко тоже для многих современников служил нравственным камертоном. Масштаб его дарования был значительно меньше чеховского, но масштаб личности был огромный: Короленко всегда, при всех режимах был заступником обиженных и борцом с несправедливостью; сейчас сказали бы – правозащитником.

Его первые литературные опыты относились к поре его студенчества – к концу семидесятых, когда Салтыков-Щедрин не взял в «Отечественные записки» его рассказ. Затем последовал нелепый и несправедливый арест и шестилетняя ссылка, которая дала Короленко огромный опыт наблюдений – и опыт выбора правильной стратегии в сложной ситуации. Он вернулся из ссылки в 1885 году, поселился в Нижнем Новгороде и следующие 11 лет отдал литературной и журналистской работе; его любимым жанром было журналистское расследование – так, он проделал блестящую работу в рамках «мултановского дела», и его усилия позволили оправдать несправедливо обвиненных в ритуальных убийствах крестьян-вотяков. Первая его книга, «Очерки и рассказы», вышла в 1886 году, за ней последовали «В дурном обществе» и «Слепой музыкант», а за ними серия рассказов на местном материале – «Река играет» и других.

Короленко редактировал «Русское богатство», заступался за крестьян, за евреев, ставших жертвами погромов, впечатлил всю Россию своими выступлениями по делу еврея Бейлиса, обвиненного в ритуальном убийстве мальчика Андрюши Ющинского, выступал против смертной казни. Когда после революции он жил в Полтаве – заступался за местных жителей перед красными и белыми властями, которые то и дело сменяли друг друга. И тогда, в 1919 году, сказал молодому Валентину Катаеву, который заглянул к нему в гости: «Ведь только сейчас я понял, что, в сущности, я совсем не беллетрист. Я публицист. Самый настоящий. А раньше я все никак этого не мог понять».

Послесловие