Экспресс-курс по русской литературе. Все самое важное

Не я один ищу спасения в покое, —
В эпоху общего унынья мы живем.
Какое-то поветрие больное —
Зараза нравственной чумы —
Над нами носится, и ловит, и тревожит
Порабощенные умы.

Блок назвал всю эпоху восьмидесятых «апухтинской». Именно этот тип личности – слабой, изнемогающей под бременем жизни, страдающей, – оказался главным типом эпохи, а поэт – певцом поколения. Пожалуй, от полного растворения в саможалении его спасала крепкая литературная школа – любовь к Пушкину и Льву Толстому, ясное понимание того, что в поэзии чистое золото, а что – самоварное.

Константин Случевский, оставивший литературу в шестидесятых годах после травли со стороны демократической критики, в 1878 году посоветовался с Аполлоном Майковым и Николаем Страховым и отдал в журнал «Новое время» свою поэму «В снегах». Поэма рассказывает о старом мордвине Андрее, который живет в избушке среди снегов со своей собакой Лайкой; к нему является замерзшая до полусмерти старуха Прасковья, идущая на покаяние. Андрей согревает старуху и выхаживает, старуха обращает его к вере своими рассказами, а перед смертью исповедует ему свой грех и просит вымолить ей прощение. Поэма, написанная монументальным, торжественно-мощным стихом, вернула Случевскому внимание публики, и в дальнейшем он опубликовал еще две поэмы, три сборника стихов и несколько прозаических произведений.

Как и в начале творческого пути, Случевского по-прежнему больше всего интересует тема смерти. Его лирический герой много странствует и много видит, но нигде не находит успокоения и утешения. Он страдает от мучительной раздвоенности; он испытывает мрачное отвращение к жизни. Он видит, что по миру ходит Мефистофель и вертит людьми. Но за гробом ждет другая жизнь, она будет лучше – смерть придет и будет избавлением. В стихотворениях Случевского, часто немузыкальных, плохо сбитых, слышится обещание Блока, злое отчаяние Саши Черного, сологубовское ожидание тихой смерти-избавительницы.

Одно из самых интересных стихотворений Случевского говорит о том, что неправильно воспитывать людей в страхе смерти:

Нет! надо иначе учить от колыбели…
Долой весь темный груз туманов с головы…
Нет, надобно, чтоб мы совсем светло глядели
И шествовали в смерть, как за звездой волхвы!
Тогда бы верили мы все и безгранично,
Что смерть – желанная! что алые уста
Нас зацеловывают каждого, всех, лично, —
И тайна вечности спокойна и проста!

В последние годы он много путешествовал по России и привозил из поездок замечательные по живописной силе стихи – но по-настоящему взлетал его стих только когда чувствовал дуновение смерти. Он часто воображал себя уже умершим: то умирающим, то лежащим в гробу в ожидании погребения, то уже прошедшего загробные муки, очищенного и освобожденного:

Я отпетый, я отчитанный,
Молча вслед тебе смотрю,
И в трудах, в скорбях воспитанный,
Смерть пройдя, – благодарю…

В «Загробных песнях» он провозглашал даже:

Меня в загробном мире знают,
Там много близких, там я – свой!

«Загробные песни» восхитили символистов; он в самом деле попал в нерв Особенно жутка его «Камаринская», где из больниц выходят в пляске души усопших сумасшедших и убогих. («Пляски смерти» есть и у Голенищева-Кутузова, о чем ниже; «данс макабр» вообще становится своеобразным символом времени).

После того, как умер Яков Полонский, у которого по пятницам собирался литературный кружок, встречи перенеслись к Случевскому. У него бывали Мережковские, Бальмонт, Фофанов, Сологуб; он в самом деле смог передать дальше, новому поколению поэтов свою глубину философского поиска, мучительное ощущение натянутой струны – то, что звенит в его стихотворении «После казни в Женеве» и отзывается эхом у Иннокентия Анненского в «Смычке и струнах».

Арсений Голенищев-Кутузов тоже был по преимуществу поэтом одной темы, и это тоже была тема смерти. Голенищев-Кутузов был дружен с Мусоргским, и на его стихи композитор написал два вокальных цикла: «Без солнца» (1874) и «Песни и пляски смерти» (1875–1877) и еще несколько произведений. В «Песнях и плясках смерти» Смерть приходит к матери больного ребенка покачать его колыбельку, пляшет трепака с пьяным мужиком в метель, поет серенаду под окном больной девушки, обещая сжать ее в объятьях, и, как полководец, объезжает поле боя.