Экспресс-курс по русской литературе. Все самое важное

О себе он чаще всего говорит «усталый и больной»: «Вы не могли ценить ни ласки, ни участья // Так, как ценил их я, усталый и больной!»; «Чувствую ласки родные, – // И, утомленный, больной, // Вновь оживаю душой…»; «Приди ко мне, усталый и несчастный, // И дам я мир душе твоей больной…» – и эта усталость тоже не только усталость чахоточного больного, но и усталость поколения, его разбитые надежды и тоска.

Незадолго до смерти у Надсона, который уехал лечиться за границу и очень нуждался в деньгах, вышел конфликт с беспринципным и язвительным журналистом «Нового времени» Бурениным, который позволял себе в печати грубые до неприличия и совершенно несправедливые выпады в его адрес. Когда Надсон умер, Буренина обвинили в его смерти; поклонники поэта даже выстроили целый миф о новом Пушкине, убитом клеветой, – впрочем, миф продержался не очень долго. Американский исследователь творчества Надсона Роберт Весслинг подметил: «Надсон стал первым русским поэтом, популярность которого по своей социальной структуре напоминала популярность современных поп-звезд». А Мандельштам, назвавший Надсона «пророком учащейся молодежи», а его книгу – «ключом эпохи», писал: «Вглядываясь в лицо юноши Надсона, я изумляюсь одновременно настоящей огненностью этих черт и совершенной их невыразительностью, почти деревянной простотой. Не такова ли вся книга? Не такова ли эпоха?»

Но целое поколение учило Надсона наизусть: «Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат!» – он и был им братом, усталым, страдающим, но готовым протянуть руку тем, кому тяжело. Целое поколение повторяло вслед за ним: «Как мало прожито, как много пережито!»

Алексей Апухтин был гораздо старше и, вероятно, гораздо талантливее Надсона. Однако его стихи – начиная с тех, которые были написаны еще в юношестве, – тоже отличались постоянным настроением уныния, тоски и разочарования. Лирика взрослого Апухтина – такая же печальная: «Унынья превозмочь на шумном празднике не мог я…»; «И вот я здесь один, с измученной, усталой, / Разбитою душой…»; «Под гнетом жгучей, тягостной печали / Я сел на старую скамью, / А листья надо мной, склоняяся, шептали / Мне повесть грустную свою…»

В начале творческого пути он пытался подражать Некрасову и печатался в «Современнике». В его стихах мы найдем и обличение жестокого города, и сострадание крестьянам, и надежды на падение рабских оков (упоминание о них вычеркнула цензура). Но уже через год Иван Панаев написал в статье, подводящей литературные итоги года, что надежды на Апухтина не оправдались, а еще через год Апухтин написал стихотворение «Современным витиям»:

Я устал от ваших фраз бездушных,
От дрожащих ненавистью слов.
Мне противно лгать и лицемерить,
Нестерпимо – отрицаньем жить…
Я хочу во что-нибудь да верить,
Что-нибудь всем сердцем полюбить!

Стихи эти он опубликовал в журнале «Время», который издавали братья Достоевские.

При этом он не был равнодушен к политике и в том же 1861 году подписал прошение в защиту арестованных за политические выступления студентов. Но в стихах теперь тяготел к «чистому искусству». В семидесятых его охотно печатал журнал «Чтец-декламатор»: чтение стихов и прозы со сцены становилось все более популярным видом искусства. Чтецы особенно любили апухтинского «Сумасшедшего» с его внезапной и пугающей сменой регистров – от ласково-печального до грозно-безумного. Композиторы охотно перекладывали его стихи на музыку (в том числе Чайковский, с которым Апухтин был очень дружен), и скоро Апухтин стал признанным романсовым поэтом: перевод из Донаурова «Пара гнедых», «Ночи безумные», «Мухи, как черные мысли», «Ни отзыва, ни слова, ни привета» принесли ему устойчивую славу. Лирика его очень годилась именно для русского романса – с его классической рифмой «любовь – кровь», с его надрывом, с его сожалением о невозвратных годах, несбывшихся мечтах и невозможном счастье. Со временем все это стало очень востребовано, поскольку после времени надежд и оптимизма в обществе почти всегда приходит время разочарования и сожаления – и несвоевременные, неактуальные стихи вдруг находят путь к сердцу читателя.

Восьмидесятые годы в России и стали таким – «глухим» – временем безвременья и безнадежности, когда Апухтин оказался кстати, когда было заново прочитано и иначе понято апухтинское обращение к собственной душе в пасхальный день:

И вот, утомясь, исстрадавшись без меры,
Позорно сдалась ты гнетущей судьбе…
И нет в тебе теплого места для веры,
И нет для безверия силы в тебе!

Апухтин хорошо понимал эту особенность времени и писал о ней в поэме «Из бумаг прокурора», где излагал историю самоубийцы: