Экстремист. Роман-фантасмагория (Пятая Империя)

Сара Лазаревна произнесла эти слова с легчайшим придыханием и благоговением, словно обращалась к жрецу, обладавшему волшебной властью. Жрец, владеющий магическими приемами, готовясь к жертвоприношению, обернулся длинным бесцветным лицом, на котором, словно из пустоты, смотрели черные пронзительные глаза. Молча кивнул. Прикрыл веки, и глаза пропали, и весь он исчез, превратился в белизну, в бесцветный дух, неуловимый, бесплотный.

Сарафанов испытал испуг, словно соприкоснулся с таинственным миром, где царили неведомые законы, властвовали загадочные божества, которым готовилась жертва. Операционные столы были жертвенниками. Пинцеты, скальпели, заостренные лопатки и иглы были магическим инструментарием. Булькающий в хромированных тубусах кипяток согревался на священном огне. Расставленные на высоких штативах ультрафиолетовые излучатели казались ритуальными светильниками. Женщины, смиренно сидящие за пределами операционной, были агнцами, которых скоро поместят на жертвенный престол. В каждом животе была плаха, на которую они положили свое крохотное, дрожащее чадо.

Крохотные комочки жизни прилепились к материнским утробам, трепетали, нежно пили материнские соки. Вместе с этими соками от матерей в них вливались убивающие энергии, обрекая на истребление. Для этих нерожденных младенцев была уготована белизна операционной, хромированная сталь инструментов, бурлящий кипяток, отточенные лезвия и крючья. Материнское чрево являлось плахой, где должна была состояться казнь. Через это чрево проходила ось мироздания. В него переместилось средоточие мира. Вокруг вращались галактики, летели звезды, мчались кометы. Протекала история мира с империями, вероучениями, великими пророчествами и откровениями. В те же мгновения, пока женщины сидели в коридоре клиники, президент, исполненный государственного рвения, бодро входил в малахитовый кремлевский кабинет. Благолепный патриарх среди сияющего иконостаса совершал утреннее богослужение. Трудолюбивый хлебопек вытаскивал противень с румяной выпечкой. Именитый писатель, претендующий на знание мира, затевал увлекательный роман. Москва миллионами глаз, красочными рекламами, жилыми кварталами окружала операционную. Заглядывала в окна и равнодушно отворачивалась, не ведая о предстоящих закланиях.

Соседняя с операционной дверь отворилась. Из нее показалась мясистая, толстогубая санитарка. Грозно, жадно оглядела женщин. В этом взгляде было что-то львиное, нетерпеливое, плотоядное, предвкушавшее мясное кормление:

— Первая, на стол! — хрипловато, с горловым клекотом приказала санитарка.

Молодая полная женщина на крайнем стуле колыхнулась, послушно встала, безропотно и безвольно пошла на властный оклик. Сарафанов устремился за ней, словно хотел удержать ее на последней черте, заслонить собой, отдать себя в руки мучителей, чтобы те отвлеклись от выбранной жертвы. Сара Лазаревна словно угадала его состояние, тонко улыбнулась, вошла вслед за ним.

Комната, соединенная с операционной, была столь же бела и стерильна. У стен стояли белоснежные шкафы. Посредине, высоко поднятая, возвышалась каталка на колесиках. Две санитарки, плотные, одинаковые, с суровыми лицами и темными, сдвинутыми бровями, застыли у каталки, как две лошади, впряженные в колесницу.

— Раздевайтесь, милая, — произнесла Сара Лазаревна, по-матерински касаясь плеча роженицы.

Та механически, слепо стала расстегивать кофту, распускала на юбке молнию, стягивала с плеч лифчик, обнажала полные ноги. Не замечала Сарафанова, не стыдилась в присутствии мужчины оказаться голой. Была заколдована, в гипнотическом сне. Так движутся в преддверии плахи обреченные, парализованные неотвратимостью казни.

— Одевай, — одна из санитарок протянула женщине зеленые бахилы.

Присев, та стала облекать ноги в матерчатые чехлы. Ее полные груди свесились и тяжело колыхались. На округлом животе образовались розоватые пухлые складки. Она затягивала на бахилах шнурки, и это болезненно напоминало Сарафанову мешок, куда палачи прячут обреченную на повешенье жертву.

— Сюда ложитесь, — санитарка указала на каталку.

Женщина послушно присела, сминая пышные ягодицы. Медленно, одну за другой, перенесла ноги. Вытянулась на белом ложе, большая, млечно-розовая, как с картины Ренуара, окруженная едва заметным сиянием. Ее живот казался выпуклым, жемчужное свечение вокруг живота было излучением притаившейся в чреве жизни.

Санитарки впряглись в каталку, сильно и плавно двинули, протолкнули в дверь операционной, и женщина на лафете оказалась среди холодного блеска, окруженная кафелем, сталью, стеклом.

Из белизны, выделяясь голубоватой тенью, возник хирург. Как дух, витал над женщиной, не касаясь земли. Облетал ее недвижное тело, живот, расплывшиеся, с набухающими железами груди. Чернильные глаза хирурга зорко мерцали, рассматривая женщину из пустоты. Та пугалась парящих над ней нечеловеческих глаз. Дышала сильнее. Приподняв руку, поправляла светлые, аккуратно уложенные волосы. Сжимала ноги, обутые в зеленые бахилы.

— Перекладывайте, — командовал хирург.