Экстремист. Роман-фантасмагория (Пятая Империя)

Он услышал отдаленный шум, свист. Из туманного потревоженного пространства, как сверхплотный сжатый вихрь, стиснутая в напряжении спираль, выносилась неистовая материя. Раскручивалась, приближалась, наполняя рынок блеском, хрустом, разящей страстью. Обретала вид несущихся вдоль рядов подростков. Кожаные куртки, бритые головы, яркие злые глаза, визжащие рты, бьющие кулаки. Одинаковые, неистовые, как популяция свирепых зверьков. Мчались, сметая с прилавков арбузы и дыни, опрокидывая пирамиды яблок и груш, ударяя кулаками и палками в смуглые лица торговцев. Пробежали и канули, растворились в толпе, в заснеженных московских дворах и улицах. Как наваждение. Как жестокий знак. Как надпись на стене во время Валтасарова пира. Как посланцы неведомого жестокого мира, который из туманного будущего насылает возмездие.

Сарафанов, пораженный, смотрел. Расколотый, с красной требухой арбуз. Плачущий, собирающий раздавленные груши торговец. Пьяный бомж, волосатый, как спаниель, смеется маленькими, глядящими из шерстки глазками.

Глава двадцатая

План «Дестабилизация» постепенно превращался в реальность. Газеты писали о «нашествии вандалов», об атаках разъяренных молодчиков, жертвами которых стали невинные кавказские торговцы, легкомысленная «золотая молодежь» в элитной дискотеке, завсегдатаи «игорных домов» и «ночных клубов». Телевидение показывало разгромленный рынок, окровавленные лица азербайджанцев, страстные показания очевидцев. В Москве ежедневно происходили десятки пожаров, крупных аварий, уличных происшествий, но среди неурядиц большого города упомянутые бесчинства выделялись своей направленной жестокостью, плодили слухи о тайной организации, наносившей удары по заранее выбранным целям. Высказывались версии о националистической подоплеке погромов. О тайных вождях-ксенофобах, управлявших погромщиками. Все это становилось содержанием телепередач и дискуссий. Побуждало к выступлениям правозащитников и членов Общественной палаты. Сарафанов следил за высказываниями прессы. Чувствовал, как по студенистому телу огромного, накрывшего Москву моллюска пробегают судороги. То одна, то другая присоска отрывалась от жертвы, и некоторая, пусть малая толика энергии улетучивалась. Не доставалась мерзкому чудищу. Питала обессиленный, обморочный город.

Сарафанов наметил визит в ужасное место, о котором ходила глухая молва, но не хватало решимости поверить в сотворяемое злодеяние. Отправился в спальный район Москвы, где на деньги Америки был построен абортарий. Фабрика по закланию русских младенцев, из которых конвейерным способом добывались стволовые клети и отправлялись на фармацевтические рынки «обетованной земли». Подобные абортарии были возведены в других районах, по всей периферии Москвы. В местах наибольшего скопления жителей с малым достатком, еще велика была вероятность того, что беременные женщины, не в силах обеспечить ребенку будущее, добровольно лягут под нож. Сарафанов заручился рекомендациями Фонда Карнеги и отправился в клинику, якобы с целью убедиться в рациональном использовании подаренного оборудования, в квалификации привлеченного персонала.

Клиника располагалась среди монотонных многоэтажных строений, напоминавших рыжие клетчатые каньоны. Небольшая, изящная, из драгоценного стекла и стали, напоминала космический корабль, опустившийся из сияющего Космоса на угрюмую, с первобытной жизнью планету.

Его облачили в белый халат и накрахмаленную стерильную шапочку. Ноги облекли в бахилы. Заместитель главного врача, немолодая, ухоженная, с промытыми морщинами женщина представилась Сарой Лазаревной. Пожала Сарафанову руку холодной, усыпанной перстнями рукой.

Осмотрев лаборатории и поликлинику, они перешли на второй этаж, где размещались операционные. Вдоль стены на стульях сидели записанные на операцию женщины, чем-то похожие на птиц, терпеливо усевшихся на насест.

— Здесь могут работать сразу четыре хирурга, но сегодня занят только один, Виталий Акимович Стрельчук, — с этими словами Сара Лазаревна пропустила Сарафанова в операционную.

Сарафанов зажмурился от сияющей белизны, какая бывает среди блестящих снегов, отражающих январское солнце. Кафель. Почти бесцветные в своей белизне операционные столы. Хирург в белом облачении, с белым, как мел, лицом, мыл под краном руки, словно смывал с них остатки цвета, чтобы стать невидимкой, растаять среди кафеля, хромированного блеска, мерцания стекол. Операционная казалась магической лабораторией, в которой материя превращалась в бестелесную субстанцию, вещество преобразовывалось в бесцветную пустоту, навсегда пропадая и улетучиваясь.

— Виталий Акимович, это господин Сарафанов, по рекомендации наших друзей из Карнеги. Он бы хотел посмотреть операцию, чтобы сделать сообщение на фармакологическом конгрессе.