Эктор де Сент-Эрмин. Части вторая и третья

Хотя некоторые куплеты, спетые Бамбу, были на говоре негров с Мартиники, негры с Иль-де-Франса без труда все поняли и, подхватывая каждый припев, танцевали с удвоенным пылом; Рене, понимавший, что скрывается за каждым произнесенным ими словом, и какой смысл заключен в каждом их жесте, несколько раз спрашивал у сестер, не хотят ли они уйти. Но девушки, видевшие в этом представлении, столь новом для них, лишь забавное зрелище, попросили остаться. Наконец, когда совсем стемнело, Рене подал знак привести лошадей и принести паланкины. Дамы устроились в паланкинах, мужчины сели верхом, и был подан сигнал к отъезду.

И тогда спектакль, на который никто не рассчитывал, увенчался возвращением, достойным этого чудесного дня. Две или три сотни негров и негритянок, пришедшие, словно хищные звери, на запах свежего мяса и воспользовавшиеся излишками дичи, добытой на охоте, решили засвидетельствовать признательность своим гостям, проводив их домой.

Так что каждый из них срезал по ветви факельного дерева и зажег ее — при свете именно такого факела беглые негры принесли домой Поля и Виргинию, — и в окружении этого огненного кортежа путешественники двинулись по дороге на Порт-Луи.

Невозможно вообразить зрелище более живописное, чем движение этого моря огней, которые, по мере того как они продвигались вперед, выхватывали из тьмы самые прекрасные пейзажи на свете. Пейзажи эти менялись каждую минуту: взору открывалась то равнина, усеянная огромными массивами деревьев, то гора, которая закрывала обзор и у вершины которой сияло яркое созвездие Южного Креста, а то горы и леса внезапно расступались, и в открывшемся просвете виднелось бесконечное и спокойное, словно зеркало, море, в котором отражалась луна, серебрившая его поверхность. Факелоносцы, шедшие впереди, вспугивали всякого рода дичь, оленей, кабанов, зайцев; при их появлении раздавались радостные крики, и факелы, разбросанные по обширному пространству, стягивались друг к другу, чтобы окружить зверя, но тот, прорываясь сквозь цепь своих преследователей и увлекая за собой факелы, превращал их в длинную огненную реку; затем, когда он скрывался, все эти огни разбредались, словно стрелки в рассыпном строю, и вновь занимали свое место впереди шествия.

Но любопытнее всего на этом пути стал, вероятно, проход через малабарский лагерь. Иль-де-Франс, место встречи всех индийских народов, не мог остаться без малабарского населения; эти изгнанники с берегов Индии, омываемых Оманским морем, объединились и образовали предместье, где они живут среди своих и, если можно так выразиться, умирают среди своих. Лишь некоторые из их домов были еще освещены, но все двери и окна тотчас же отворялись и в них появлялись красивые смуглые лица женщин с огромными черными глазами и шелковыми волосами. Все они носили длинные рубахи из холста или батиста и золотые или серебряные браслеты, а пальцы ног у них были украшены кольцами. Благодаря правильным чертам и длинным белым рубахам, похожим на сто́лы, они казались римскими и греческими женщинами, явившимися с того света.

Из лагеря малабарцев путешественники проследовали на Парижскую улицу, а с Парижской улицы — на улицу Губернаторства, где хозяин «Отеля иностранцев» почтительно встретил своих постояльцев на пороге дома.

Девушки нуждались в отдыхе; каким бы мягким ни был ход паланкина, он не может не утомлять тех, кто непривычен к такому виду передвижения. Элен и Джейн поспешили попрощаться с Рене, поблагодарив его за прекрасный день, которым они были ему обязаны. Как только они поднялись в свою комнату, лицо Элен, немного прояснившееся во время прогулки, вновь обрело оттенок своей обычной печали; она повернулась к сестре и голосом, в котором звучала скорее грусть, нежели упрек, произнесла:

— Джейн, я полагаю, что настало время помолиться за нашего отца.

Слезы брызнули из глаз Джейн, она бросилась в объятия сестры, а затем встала на колени перед кроватью, перекрестилась и прошептала:

— Отец, простите меня!

На что она намекала?

Несомненно, на какое-то новое чувство, которое зародилось в ее сердце и в сочетании с непривычным морем звуков и зрелищем новых мест оттеснило память об отце.

LXII «НЬЮ-ЙОРКСКИЙ ГОНЕЦ»

На другой день, едва рассвело, Рене явился к Сюркуфу, который уже проснулся, но еще лежал в постели.

— Послушайте, дорогой Рене, — произнес капитан, увидев молодого человека, — вы пригласили нас на завтрак на траве, а задали нам настоящий пир, достойный набоба. Я принял приглашение на завтрак на траве, и ставлю вас в известность, что мы с Блеасом решили разделить с вами издержки на эту прогулку.

— Дорогой капитан, — ответил Рене, — я как раз пришел просить вас об услуге, которая сделает меня вашим вечным должником.

— Говорите, мой дорогой Рене, и, если только просьба ваша не окажется для меня совершенно невыполнимой, я заранее даю вам обещание исполнить ее.