Читаем Эктор де Сент-Эрмин. Части вторая и третья полностью

— Я хотел бы, чтобы, пользуясь каким-нибудь предлогом, вы послали меня обследовать берега Пегу. Поскольку вы задержитесь на Иль-де-Франсе или в его окрестностях на несколько месяцев, дайте мне отпуск на полтора месяца, и я догоню вас, где бы вы ни были.

— Понятно, — улыбнувшись, промолвил Сюркуф. — Я назначил вас опекуном двух прелестных созданий, отца которых мы невольно убили, и вы желаете до конца исполнить ваши опекунские обязанности.

— В том, что вы говорите, господин Сюркуф, есть правда, но, прочитав в ваших мыслях недосказанное вами, скажу вам, что отнюдь не любовное чувство толкает меня на это путешествие, предпринять которое, при условии вашего одобрения, капитан, я решил в тот момент, когда покупал у работорговца его судно. Я не знаю, что может случиться со мной, но не хочу, оказавшись так близко от берегов Индии, уехать, не устроив одну из тех великолепных охот на тигра или слона, какие дарят ее участникам высочайшее ощущение жизни, ибо ставят их перед лицом смерти. Заодно я сопровожу домой двух юных сирот, к которым проявляю участие, хотя причины его никто никогда не узнает. Вы говорите о любви, дорогой капитан, но мне нет еще и двадцати шести лет, а сердце мое мертво так, как если бы мне было восемьдесят. Я обречен убивать время, мой дорогой Сюркуф. Раз так, я хотел бы убивать его, совершая нечто необычное. Я хотел бы, чтобы это сердце, мертвое для любви, было живо для других чувств: позвольте мне искать эти чувства и помогите мне найти их, предоставив мне отпуск на полтора — два месяца.

— Но как вы намерены плыть? — спросил Сюркуф. — Неужели на этом утлом суденышке?

— Именно так, — ответил Рене. — Вы же видели, что я купил это судно под видом американца и получил все документы, удостоверяющие его национальную принадлежность. Я говорю по-английски так, что, ручаюсь, любой англичанин и американец скажет, что я родом из Лондона или из Нью-Йорка. Американцы пребывают в мирных отношениях со всеми на свете. Я поплыву под американским флагом. Меня всюду пропустят, а если и остановят, я предъявлю свои документы и мне предоставят свободу. Что вы на это скажете?

— Но вы же не посадите ваших прелестных пассажирок на судно, предназначенное для перевозки негров?

— Мой дорогой капитан, через две недели вы не узнаете «Нью-Йоркского гонца»; снаружи он нисколько не изменится, его покроют слоем краски, только и всего; но внутри, благодаря превосходным древесным материалам и великолепным тканям, которые я мельком видел вчера, он будет превращен в бонбоньерку, если, разумеется, вы дадите мне отпуск.

— Отпуск вы получили, друг мой, раз уж попросили меня о нем.

— Ну что ж, теперь вам остается указать мне самого искусного мастера по внутренней отделке кораблей, которого вы знаете в Порт-Луи.

— У меня есть на примете то, что вам нужно, мой юный друг, — ответил капитан. — Не говоря уж о том, что, если издержки окажутся больше, чем вы полагаете, я выступлю вашим поручителем на неограниченный кредит.

— С благодарностью отказываюсь от этой очередной услуги, дорогой капитан; так что, если вы соблаговолите дать мне адрес, я дальше этого в своей назойливости не пойду.

— Да вы, стало быть, миллионер! — воскликнул Сюркуф, не в силах более противиться любопытству.

— Что-то вроде того, — небрежно заметил Рене. — Ну а теперь, — добавил он, поднимаясь, — если вам будет угодно назначить мне удобное для вас время и если у вас, в свой черед, появится нужда прибегнуть к моему кошельку…

— Ручаюсь вам, я так и поступлю, хотя бы для того, чтобы увидеть, насколько он глубок.

— Так что же, — спросил Рено, — когда вам будет удобно пойти со мной, дорогой капитан?

— Да прямо сейчас, если не возражаете, — ответил Сюркуф, спрыгивая с постели.

Спустя десять минут приятели спустились на главную улицу, проследовали до пристани Свинцовой Собаки и вошли в мастерскую лучшего в Порт-Луи корабельного мастера.

Сюркуф был знаменит в Порт-Луи почти так же, как в Сен-Мало.

— О, это вы, дорогой господин Сюркуф! — воскликнул корабел.

— Да, господин Рембо, и привел вам отличного клиента, полагаю.

Сюркуф показал корабелу шлюп Рене, покачивавшийся напротив Фанфароновой бухты.

— Смотрите, сударь: вот принадлежащий одному из моих друзей шлюп, который необходимо подновить снаружи и роскошно отделать внутри. Я подумал о вас и привел к вам моего друга.

Корабел поблагодарил Сюркуфа, вышел из мастерской, поглядел на судно, приложив ладонь козырьком ко лбу, и произнес:

— Надо посмотреть вблизи.

— Нет ничего проще, — ответил Рене и крикнул матросу, оказавшемуся на палубе:

— Эй там, на шлюпе! Спустите лодку!

В то же мгновение лодка скользнула вниз на талях, два матроса спрыгнули в нее и вскоре уже причаливали у ног Сюркуфа; через минуту все трое были в лодке, а спустя еще несколько минут она причалила к шлюпу. Как если бы это было на борту его собственного судна, первым поднялся Сюркуф, следом за ним Рене, сделавшийся судовладельцем, и, наконец, г-н Рембо, корабельный мастер.

Перейти на страницу:

Все книги серии Дюма, Александр. Собрание сочинений в 87 томах

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза