Экзамен для профессора (СИ)

Облизав два пальца, он склонился ко мне, опершись о матрас, провёл, надавливая, по раскрытой впадине. Ноготь чуть царапнул вход. Я протяжно выдохнула, дёрнувшись ему навстречу.

— Ну, давай же… сейчас…

Он ухмыльнулся, покачал головой, потом внезапно ухватил меня за талию и перевернул, заставив встать на колени. Огладив мою попку, он нежно куснул одно из полушарий, после мягко провёл ладонью по спине, вынудив лечь, выгнувшись и выпятив зад. Я не осталась в долгу и раздвинула ноги пошире, изогнулась сильнее, надеясь, что вид моей влажности, моей истекающей соками сердцевины заставит его поторопиться. И не ошиблась (мужчины порой так предсказуемы).

Он зарычал, усилив нажим на мою задницу (возможно, останутся синяки, да ну их к дьяволу), и ворвался внутрь одним резким, жёстким движением. Я зашипела от боли, смешанной с наслаждением.

Святая Игналия (не время тебя вспоминать, но что уж), это была та еще скачка!

Он трахал меня так, будто от этого зависела вся его жизнь. По крайней мере, интенсивность ощущений оказалась никак не меньше.

Я забыла не то что о сомнениях, но и о том, где я, как меня зовут, и вообще о мире вокруг.

Сжимаясь вокруг его члена, выгибаясь и издавая громкие стоны, я могла думать только об одном: «Быстрее… ещё… и ещё… вот так…».

— Эрчин, пожалуйста… — я вполне готова была умолять.

— Сейчас… прямо сейчас, любовь моя… Давай!

Я взвизгнула, кончив, как по команде. Киска пульсировала так сильно, что перед глазами замелькали цветные круги. Он вонзился ещё пару раз и обмяк, перекатившись на бок. Я буквально расплылась по кровати: дрожащие коленки проскользили по простыне, ноги свесились с края матраса, пальцы коснулись ковра. Сил сдвинуться и нормально лечь не осталось. Эрчин протянул руку, обхватив меня, и подтянул к себе, прижал к тёплому боку, после, выпростав одеяло из-под наших расслабленных тушек, укрыл нас.

— Спи. Сейчас я согласен ненадолго поделиться тобой со сном, Зу. Спи.

***

Проснулись мы неожиданно рано и снова занялись любовью.

На этот раз всё было медленно и нежно, без спешки. Мы не торопились, изучая друг друга, пробуя, находя новые и новые точки удовольствия. После валялись вместе, не желая вставать, и болтали.

Второй раз мы начинали новый день в одной постели. К таким утрам так легко привыкнуть…

Сначала шептались о ерунде — милые словечки, ласковые шутки, потом он заговорил о семье.

Родители его, так же, как и он, были учёными. История и археология. Семейная традиция, можно сказать, от которой сам Эрчин немного отступил: способности позволили ему замахнуться на большее, нежели просто науку.

Поначалу была семья как семья, только путешествовали часто, что, впрочем, мальчишка обожал. Новые места и старые легенды, древние развалины и современные приборы — всё вызывало у него живейший интерес, поддерживаемый взрослыми. Копание в захоронениях и копание в книгах, выслеживание зверьков, невиданных на его родине, возможность похвастаться перед друзьями осколком собственноручно отрытого артефакта — в общем, детство он вспоминал с теплотой. Но, когда Эрчину исполнилось девять, всё изменилось. У него появился младший брат, и сперва будущий профессор даже радовался этому: он всегда немного завидовал приятелям, у которых была большая семья. Ему казалось, что это весело.

Не в их случае.

Карем появился на свет поздней осенью. Обычный ребёнок, пухленький и немного крикливый. Но брат же, плач можно и потерпеть. Эрчин помнил, как водил его за ручку, учил играм, как они поехали на первый для младшего раскоп. Прошло пять чудесных лет — и всё пошло наперекосяк.

Им сказали, что это проклятие. Чьё? Почему? Неизвестно…

Только прекрасная жизнь кончилась, как заканчивалось в те дни и его детство.

Его милый любимый братец превратился в монстра.

Нет, внешне он ничуть не изменился, но внутри… внутри теперь жило чудовище. Очень сильное чудовище, не желающее обучаться и контролировать силу. Не слушающее слов, плюющее на родителей. Монстр, разносящий дом и семейные связи в щепки.

Они тянули, как могли, но хватило усилий лишь на год. Потом…

Знаете, когда шестилетний мальчик в один прекрасный день срывается и убивает… это не описать. Чудесный рыжий рассвет в пригороде, белые домики, зелёные лужайки… и восемь выпотрошенных собачьих трупов посреди улицы, на которых сидит и хохочет розовощекий малыш, измазанный кровью… Это был конец…

Карема поместили в лечебницу — спасибо деду, денег хватило на ту, где с ребенком с выдающимися способностями могли справиться — не столько больницу, а почти тюрьму. Там им снова сказали о проклятии. И о невозможности его снять.

Родители отдали почти всё, вызывая то одного, то другого мага, врача, шарлатана и прочих. Бестолку. Сам Эрчин переехал к деду, потом в интернат при Королевской академии, всё больше отдаляясь от своей многострадальной семьи.

Мама… здоровье не выдержало всех потрясений: в каких-то сорок лет она превратилась в почти немощную старушку, полностью зависящую от отца. И он тянул всё один, пока Эрчин не дорос до высоких должностей, не приобрел нынешнюю известность.