Экзамены

— Как же вы без меня решили? И вообще — с какой стати?

— А ты не доволен?

— Да просто непонятно как-то все это.

— Ну, я показал директору портрет — он аж зашелся от радости. У них своего художника нет. Заплатим, говорит, ни в коем случае не обидим!

— Вот оно что… — Игнатьев болезненно поморщился. — Нельзя так делать, Алексей Иванович, некрасиво это. Я взрослый человек, и вы должны были прежде спросить: хочу ли я заниматься плакатами. И я бы вам сказал, что не хочу. Какой смысл бросить работу в городе и ехать сюда, чтобы делать то же самое? На мой взгляд — никакого смысла…

— Да ведь ты же интеллигент! Ну зачем тебе вилами махать? — Горохов был искренне удивлен отпором.

Художник поднялся, натянул на голову дачную, с целлулоидовым козырьком кепчонку, достал из-под подушки свою папку для набросков и, постукивая ее ребром по колену, спокойно сказал Горохову:

— Немножко интеллигентности, Алексей Иванович, и вам бы не помешало… Но теперь уже поздно, должно быть, говорить об этом. А вот что касается ваших переговоров с директором совхоза, то давайте будем считать их несостоявшимися. То есть не было никакого разговора, вы понимаете?.. А если не было, то мне, значит, пора идти к агрегату. Должно быть, уже привезли эту самую… зеленку.

С тем Игнатьев и удалился, забыв прибрать оставшуюся на раскладушке обертку с пластырем.

Опять сжала сердце Горохову привычная обида. «Все не по-нашенски! — думал он, тупо вглядываясь в латинские буквы на обертке. — Все — не то!.. А главное, люди — не те! До чего же все упрямые, черти! Своевольничают!.. Потому и порядка нигде нет!»

Несокрушимый

Борис Федорович знал: жена категорически запретит возить песок. Утром, укладывая в авоську термос с чаем и бутербродами, он рассказывал:

— Посажу картошку, лучок, редиску. Да хоть под яблонями вскопаю.

Жена тоже собиралась — на работу. Пристально взглянув на Бориса Федоровича, как часто в последние годы посматривала: здоров ли — сказала:

— Я серьезно прошу, не переутомляйся. А если будешь своевольничать, вообще запрещу ходить в сад!

Владелец соседнего участка Поршенков был молодым, лет пятидесяти, крепким и шустрым мужиком. Затеяв строить новую дачу, он с осени запасся кирпичом и цементом, а весной пригнал две машины песку. С неделю переправлял его на тачке от будки сторожа к себе на участок — метров пятьсот в один конец. Почернел и осунулся за эти дни. Тут и отпуск у соседа закончился. Махнул он рукой и предложил Борису Федоровичу: «Если нужен песок, бери, не жалко. Там у ворот не меньше полмашины осталось».

Борис Федорович высадил по нижнему краю своего сада ведро яровизированных картошек и вспомнил о подарке. Редиску, морковь, лук сажать — грядки лучше всего песочком присыпать, чтобы земля не трескалась. Тоже и огурцы, когда черед подойдет. А еще бы дорожки на участке посыпать для красоты. И внучкам песочницу устроить…

Умучившая Поршенкова общественная тачка перешла к Борису Федоровичу. По накатанной соседом дороге отправился он за дармовым песком. Полную тачку побоялся нагрузить: где уж! Зачерпнул чуть больше половины, спешить-то некуда. Ну и постарались сварщики: не телегу, танк в добрых полтонны весом соорудили!

Первую ездку он сделал довольно быстро. Ссыпав песок под грушей на своем участке, решил не отдыхать, еще рейс добавить. Порожняком было совсем хорошо: под горку дорога бежала. Снова ткнув передком тачки в песочный увал, зачерпнул почти до половины, подсыпал еще несколько лопаток и повез. Подъем начинался за поворотом. Тачка была на резиновом ходу, с надувными колесами, и все было бы прекрасно, не окажись колеса приспущенными, особенно правое. Для таких нужен двигатель повышенной мощности, которой шестидесятипятилетний Борис Федорович, разумеется, не обладал. Чуть-чуть вкатив железную колымагу на бугор, он выбился из сил и остановился передохнуть.

Коллективный сад раскинулся по склону оврага, за которым начинался родной завод Бориса Федоровича Шувалова. Работал завод, шумел: земля вздрагивала от ударов тяжелых прессов в кузнечном цехе, шипел пар в котельной, монотонно жужжали механические цехи. Отдыхая на пригорке, Борис Федорович ясно видел ограду из бетонных плит, деревянную тушу градирни, черные, залитые гудроном крыши корпусов… Он поступил на этот завод тогда, когда еще ничего, кроме барака заводоуправления, не было. А когда началась война, первый сборочный цех уже работал вовсю. Так он и поныне зовется первым цехом. Всего же их на заводе уже больше тридцати. И рабочих — двадцать пять тысяч. Не в каждом районном центре столько жителей наберется!.. И весь этот город-завод основался, заработал, вырос на глазах Шувалова. Двадцать пять исполнилось ему, когда пришел впервые в деревянный барак, с которого начался завод. Казалось тогда — вся жизнь впереди!

Чувствуя мучительную боль в нижней части живота, Борис Федорович кое-как дотолкал до участка вторую тачку, свалил и свалился сам на кровать под грушей, поставленную много лет назад именно для отдыха. Тогда еще старая груша была громадной, еще давала и плоды, и просторную тень.