Внимательное отношение к Библии поможет нам «слышать» ее лучше. Мы с легкостью видим в тексте Писания традиционное толкование, доставшееся нам по наследству от других людей. Сами того не сознавая, мы постепенно наделяем это толкование авторитетом Божьего Слова и начинаем считать его достоверным и даже «непогрешимым». А поскольку традиции, переходя от одного поколения к другому, меняют свою форму, мы все дальше и дальше отходим от Писания и при этом продолжаем настаивать на том, что во всем придерживаемся библейских, а значит, истинных взглядов. И если мы в таком состоянии некритически подходим к изучению Слова, то очень вероятно, что мы лишь больше укоренимся в своих ошибках. Если же мы хотим, чтобы Библия постоянно преобразовывала нашу жизнь и вероучение, то мы должны делать все от нас зависящее, чтобы заново ее услышать, и использовать для этого все инструменты, которые есть в нашем распоряжении.
Изучение типичных ошибок необходимо также в том случае, если мы хотим достичь единомыслия в тех вопросах толкования, которые нас еще разделяют. Я обращаюсь к тем, кто принимает авторитет Писания: как грустно осознавать, что среди нас существует так много мнений по поводу того, что на самом деле говорит Библия. Конечно, нельзя забывать о множестве великих истин, которые нас объединяют; но факт существования целого ряда взаимоисключающих богословских мнений среди людей, которые убеждены в том, что входящие в канон шестьдесят шесть книг являются ни чем иным, как записанным Словом Божьим, вызывает беспокойство. Роберт К. Джонстон справедливо отмечает:
Тот факт, что евангельские христиане, принимающие авторитет Писания, придерживаются противоположных убеждений по многим важным богословским вопросам, указывает на то, что проблема кроется в самом методе богословского толкования. Доказывать, что Библия обладает наивысшим авторитетом, и быть неспособным прийти к согласию (даже в рамках евангельского мира) по поводу того, что она говорит, значит лишать смысла авторитет Библии[3].
Пожалуй, здесь следует сделать поправку: смысла лишается не авторитет Библии, а наша герменевтика и экзегетика. Но Джонстон, безусловно, вскрывает серьезную болезнь.
Почему среди людей, которые одинаково принимают авторитет Писания, одни убеждены, что говорение на языках является непременным подтверждением крещения Святым Духом, другие признают этот дар необязательным, а третьи вообще считают, что он прекратил свое существование? Почему одни подходят к Писанию с позиций диспенсационализма, а другие — заветного богословия? Почему существует несколько течений кальвинизма и арминианства, баптизма и педобаптизма? Почему одни упрямо отстаивают пресвитерианскую форму церковного управления, другие — конгрегационалистскую, а третьи — трехуровневую иерархию, которая господствовала на Западе в течение почти пятнадцати веков, начиная с апостольских отцов? Стоит ли мне даже упоминать вопрос о значении Вечери Господней? А что говорить о множестве эсхатологических мнений!?
В какой–то мере причины разногласий не всегда рациональны и их не всегда можно устранить улучшением экзегезы. Многим проповедникам и учителям поместных церквей не приходится по–настоящему сталкиваться с альтернативными толкованиями. Кроме того, они не позволяют себе четко формулировать вопросы, которые возникают у них в процессе самостоятельного изучения Писания, потому что постановка таких вопросов способна выбить их из привычной и удобной колеи. По этим причинам эти люди вряд ли смогут отбросить традиционные толкования. Но я веду речь не о них. Я имею в виду в данный момент самых опытных, знающих, образованных и духовно зрелых представителей той или иной богословской позиции: почему эти люди не способны прийти к согласию почти ни по одному доктринальному вопросу?