Экзистенциализм. Период становления

И тут мы выходим на самое главное. Смотрите. Разум говорит нам: мы все умрем. Но для Унамуно человек не сводится к разуму. В нем есть страсть, воля, хотения. И они все говорят: хочу жить! Хочу – и все тут, и баста! И тут в каждом осознанном человеке происходит более или менее обостренное, более или менее осмысленное, смертельное столкновение этих двух начал: разума и воли. Тут, в духе «философии жизни», Унамуно всегда подчеркивает, что разум противожизненен, а жизнь противоразумна. Разум игнорирует жизнь, не постигает жизни, как сказал бы Бергсон. Так говорит Унамуно. Беспощадный разум игнорирует жизнь с ее устремлениями. А жизнь иррациональна по своей сути и проявляется в страсти, воле человека. Сталкиваются разум и жизненный инстинкт быть собой и быть вечно. Разум говорит мне, как Данте: оставь надежду, всяк сюда входящий! Финита ля комедия! Но что-то глубокое и неискоренимое в нас этому сопротивляется! Разум не всемогущ и говорит нам об отчаянии, бессмыслице, безнадежности существования. Но это, мягко говоря, еще не последняя инстанция. Доказать, что смерть – единственная реальность, разум не может. С другой стороны, все наши желания, инстинкт жизни, вера, воля этому сопротивляются. Но они тоже не могут доказать нам, что разум не прав. Разум уверяет нас в неизбежности и окончательности смерти, всевластии Ничто. Но тут нет окончательности, нет доказательности. Он нас лишь подводит к этому безотрадному выводу. Да, все бессмысленно, мы все умрем. А что-то в нас, самое фундаментальное, этому сопротивляется, протестует, вопиет. Но тоже не может ничего доказать. Вера говорит об обратном, но тоже не может доказать. И человек распинается на этом противоречии. Как Дон Кихот. Как Авраам. Как Христос. С одной стороны, разум, ведущий к отчаянию, с другой стороны, надежда, страсти, желания, ведущие к вере. Но вера не может опереться на разум. Разум не может опереться на веру. И возникают такая любовная борьба и борющаяся любовь. С одной стороны, желание противостоит разуму, а разум противостоит желанию. А с третьей стороны, они друг в друге нуждаются. Разум все время пытается заполучить, убедить, перетянуть на свою сторону наши желания, но – не может. А страсти, желания, жажда жизни хотят опереться на разум – и тоже не могут. И, говорит Унамуно, человек живет на острие этого противоречия. Другое дело, что не все люди это острие внутри себя осознают; оно в нас лишь потенциально и не всегда отрефлексировано.

Унамуно, подобно Ницше, стремится воскресить в современном обывателе, в человеке, который живет обыденностью, бездумностью, ко всему главному «ни холоден, ни горяч», как сказано в Евангелиях, а живет где-то посередине; воскресить в человеке вот это человеческое чувство, воскресить чувство остроты этих проблем. С ними связано все главное в человеке, вокруг них крутится вся культура. И тут никакая техника и наука не могут нам помочь. И вот мы подошли к этому главному понятию дона Мигеля, «трагическому чувству жизни», столкновению жизни и разума, разума и желания. Жизнь проявляется через желания, надежду, страсть, а с другой стороны – беспощадный и безнадежный разум. И вот их вечная стычка, вечное качание весов, от которого мы не можем уйти, мы все время колеблемся. Между отчаянием и надеждой. И каждый человек распинается на кресте. И вот он, нерв всей внутренней жизни человека и человечества, говорит Унамуно, тема смерти как вызов – и попытка достойно ответить на него. Но Унамуно отмечает, что были народы, были культуры, были люди, которые особенно остро, особенно резко переживали и отрефлексировали это трагическое чувство жизни. Если говорить о людях, то кто это? Например, Марк Аврелий, император Рима, мудрый философ-стоик. Конечно же Паскаль и Кьеркегор. Великий итальянский поэт-романтик Леопарди, немецкий романтик Клейст… И ряд других. Вот те люди, в которых трагическое чувство жизни проявилось наиболее остро, с наибольшей силой, в чистом виде.