Экзистенциализм. Период становления

И здесь мы выходим на вопрос о вере. В человеке, говорит Унамуно, есть жажда бесконечности, жажда быть. И в чем он ее ищет? В вере. И поэтому хочется опереться на Бога, отсюда рождается религия и вера, христианство и Бог. И тут предельная заостренность. Унамуно – религиозный экзистенциалист. Он в юности имел детскую веру, потом ее потерял, потом к ней мучительно и странно возвращается. Но это очень странная вера. Казалось бы, Унамуно – религиозный экзистенциалист. Но при этом… нас это не должно удивлять. Вы уже видели, что религиозный экзистенциалист Кьеркегор поссорился с датской протестантской церковью. И вас не удивит то, что главные труды вроде бы католического экзистенциалиста Унамуно будут включены в папский Индекс запрещенных книг. То есть он в острейшем конфликте с Ватиканом, с казенным официальным католицизмом.

Получается парадокс: человек в надежде на бессмертие опирается на Бога. Человек опирается на веру в Бога, чтобы существовать вечно. А на что опирается Бог? Получается, что у Бога нет опоры, кроме… нашего исступленного желания, чтобы Он был! Больше Ему опираться не на что. Только на нашу веру в него. А мы желаем, чтобы Он был, только для того, чтобы нам жить вечно. Такой парадокс. Сгусток парадоксов и противоречий. Вера – сомнение. Опять донкихотское. Постоянный переход от отчаяния к надежде. По сути, нет никаких объективных оснований для Бога. Только субъективное основание: наше страстное желание, чтобы Он был. Вот он чистый экзистенциализм. Унамуно так определяет свою формулу веры… он приводит знаменитую цитату из Евангелия от Марка: «Господи, верую, помоги моему неверию!»

То есть вера – это глубочайший парадокс, а не то, что укреплено в какой-то догме. Это вера-сомнение, а не то, что укоренено в чем-то рациональном, доказуемом, в какой-то букве. А вера, постоянно переходящая к сомнению, саморазрушению и снова возвращаемая. Унамуно фиксирует образ трагического человека, который находится между жизнью и разумом, отчаянием и надеждой, верой и неверием. И теперь становится понятно, двигаясь к завершению… Когда мы читаем название книги «Агония христианства», у нас возникает ошибочное ощущение, что это книга о том, что христианство в кризисе, а «Бог умер». Но на самом деле совершенно не об этом идет речь. Здесь надо вспомнить само античное эллинское слово «агон» (от него произошли наши «агония» и «антагонизм»), означающее борьбу, противостояние, раздвоение. И в своей книге, если сказать совсем коротко, Унамуно говорит, что христианство всегда агонистично, но не о том, что христианство в агонии и близится его конец, а про то, что сама суть христианства – агония, само христианство со времен Христа находится в вечной борьбе между сомнением и надеждой, верой и неверием. То есть это не историческая характеристика, допустим, кризиса христианской культуры, а это попытка определить саму суть христианства. Христианство агонистично, находится в таком вечном раздрае, противостоянии, столкновении, борьбе.

Ну, я думаю, что для самого первого разговора об Унамуно, для того, чтобы вы поняли, кто это, что его волновало, этого достаточно. И, если вы захотите почитать его, вы не пожалеете.

То есть Унамуно – ранний экзистенциалист, еще далекий от окончательной завершенности, систематичности. Но вот основные темы: трагизм человеческой жизни, человеческая личность как экзистенция в ее целостности, не сводимая к абстракции, противостояние человека обыденности и техническому прогрессу, отрицание попыток построить философию как науку, глубочайшее переживание смерти, размышления о парадоксе веры и сомнения – все это мы здесь находим, у Унамуно. Думаю, мы завершим первую сегодняшнюю испанскую лекцию на этом. Можно теперь перейти к вашим вопросам и репликам.

Вопросы:

– Были ли у дона Мигеля де Унамуно какие-то связи с другими философами? Признавали ли его?

– Отвечу кратко. Унамуно – очень известный в мире писатель и философ. Они с героем нашей следующей встречи Львом Шестовым были знакомы и писали друг о друге. О его творчестве и идеях упоминает Габриэль Марсель и многие другие философы, в том числе даже не экзистенциальные. К сожалению, он несколько меньше сейчас известен у нас в России, чем Ортега-и-Гассет.

Однако для Испании эта фигура культовая: вождь Поколения 1898 года, их местный «Лев Толстой». Но его значение и известность далеко выходит за узкие рамки Испании. Тем более что он важные семь лет провел во Франции в эмиграции.