Экзистенциализм. Период становления

– А вот экзистенциалисты, они в принципе никогда не говорят что делать? Они лишь описывают состояния человека, его противоречия? Но ведь они же сами живут, переживают. А если они видят неправильный образ жизни, они, наверное, говорят, как следует жить? А как следует?

– Унамуно – и как писатель, и как публицист и общественный деятель, и как философ, – не только ставит вопросы, но дает некоторые ответы. Вспомните хотя бы его участие в дискуссии о месте Испании в мире, об общественных проблемах и интраистории. А, если говорить об индивидуальной жизненной стратегии… Само преодоление могучих чар технизированной сциентистской культуры, преодоление буржуазной омассовленности, преодоление бесчеловечной безжизненной анонимной и абстрактной философии, осмысление трагического чувства жизни, феномена веры, обращение к примеру Дон Кихота? И я, честно говоря, не вполне понимаю ваш вопрос: что делать? – в применении к философии. Разве дело философов – не что-то осмыслить, вечное или временное, поставить проблему?

– Но, если ты осмысливаешь, из этого вытекает, что с этим делать – бороться или, там, переживать?

– Конечно, Унамуно – не систематик. Он не дает законченных схем, рецептов: как жить. Он скорее фиксирует, что происходит с человеком. А это, по-моему, уже немало. Естественно, что уже сама эта фиксация – попытка дать альтернативу. Сам образ Дон Кихота – уже некоторый идеал, ориентир для подражания.

Все-таки не забывайте, что Унамуно – не политик, не партийный деятель, предлагающий какие-то реформы. Да, он против любой диктатуры. Он против раскола народа. Он за свободу и социальную справедливость. Против тупого консерватизма и слепого прогрессизма. Он против поверхностной и пошлой буржуазной культуры. Наверное, трудно ждать большего от философа, вам не кажется? Он взрывает любой догматизм: церковный ли, научный ли. Он предлагает выход из ложной дилеммы: или консерватизм или прогрессизм? Конечно, из этого можно сделать какие-то практические выводы и построить более локальные ответы и предложения. Но, кажется мне, и это уже очень плодотворно и интересно.

– Итак, развивая предыдущий вопрос… Экзистенциализм: вот, мы стоим перед пропастью. И смотрим в нее. И, точнее, делаем все, чтобы в нее не смотреть: «забавы», уходим в суету. Но вот посмотрели и упали в нее, и все… И что? Наверное, у меня очень низменный подход. Но вот я как индивид. Понятно, мне не нравится думать о смерти. Потому что у меня есть какие-то свои игрушечки, бирюлечки. И я в них играю! И вот я начинаю думать о смерти – и-и? Ложись и помирай?

– Экзистенциализм – это, конечно, глубоко трагическое мироощущение, но отнюдь не мазохистское. Не надо это путать! Он констатирует ужас бытия, но не говорит, что надо им упиваться. Как раз наоборот: все экзистенциалисты (и религиозные, и атеистические) предлагают некоторые ответы. Здесь возникает вопрос о подинном и неподлинном существовании. Конечно, без полного осознания собственной смерти как главного факта бытия нельзя стать собой, искать и находить смысл жизни. Но ответы-то как раз предлагаются. Унамуно, например, говорит о вере. О неразумной и абсурдной, заметьте, вере. О вере – как о противостоянии смерти. Он утверждает, что если даже окажется, что Бога нет и человек умирает навеки и полностью, надо попытаться жить так, чтобы эта смерть была нами не заслужена. Достоевский именно это называет метафизическим бунтом. Надо жить так, как будто ты действительно будешь жить вечно. Сопротивляться бессмыслице и обессмысливающей все смерти. Своей волей утверждать протест и «голод по вечности», как он выражается. Любовь, например, ответ на вызов смерти, как я уже сегодня говорил. Все человеческое возникает из осмысления смерти, противостояния смерти.