Экзистенциализм. Возраст зрелости

Еще одна заключительная часть книги «Бытие и Ничто», которой я не могу не коснуться напоследок, – это тема Другого. Мы говорили о Бытии-в-себе мира, о Бытии-для-себя человека (или Ничто). Но есть еще, конечно, Другой. Тему Другого мы проводили через все лекции. Говорили в связи с Ясперсом об экзистенциальной коммуникации, говорили в связи с Бердяевым об этом. Еще немало поговорим в следующий раз, на нашей последней встрече, когда я немного поведаю вам о Марселе и Бубере.

Как с этим у Сартра? У Сартра с этим очень плохо. Он крайний индивидуалист. У него все какое-то кривое, изломанное, сплошной Достоевский. Сплошные надрывы и несостыковки. Его бросает от крайнего индивидуализма к ангажированности. От героических попыток отстоять человеческое достоинство в мире «смерти Бога» к горькому признанию того, что «человек – это бесплодная страсть» и неудача. От любви к Советскому Союзу до ненависти. В политике, эстетике. И нас не удивляет, что у него – и у позднего, и у раннего, но особенно у позднего – соединяется какая-то партийность с крайним индивидуализмом. Концы с концами не сходятся. (Помните, в одном романе Стругацких, кажется «Град Обреченный», приводится анекдот. Верблюда спросили, почему у него горб такой кривой. А что у меня вообще прямое? – удивился он. Вот это у меня ассоциируется с Сартром.)

Как бы Сартр не был гениален, как бы не был честен, интересен и симпатичен, по моему ощущению, он вряд ли вообще знал, что такое человеческая любовь, человеческое тепло. И это очень ярко видно в его рассуждениях об этом: о любви, о Другом, о коммуникации. Кто такой Другой для Сартра? Другого он всегда воспринимает в категориях конфликта, вражды, столкновения. Никак иначе. И даже поздний Сартр, который пытался к марксизму податься и примкнуть.

По Сартру, не нужно доказывать бытие Другого. Это нелепость. То, что Юм показал: надо доказывать бытие мира. То, что существует нечто вне нас, как убедительно продемонстрировал Юм, принципиально недоказуемо на основе нашего опыта. Остается лишь верить в это. Кант назвал это «скандалом в философии». Для Сартра Другой уже есть. Другой – это взгляд, устремленный на меня. И всегда угрожающий мне, превращающий меня в вещь.

Почему Другой – это всегда конфликтность? Потому что для самого себя я – всегда центр мира. Я – субъект. Я – свобода. Я – не вещь. А для Другого я – всегда вещь. Я не центр, а периферия. Не бездна, а плоскость. Что-то овеществленное и всегда внешнее. То есть «я падаю под взглядом Другого», говорит Сартр.

И Сартр подробно разбирает любовь как фундаментальное отношение конфликта, когда один человек стремится поработить другого, сохранив его свободу и одновременно подчинив его субъективность. Но не буду пересказывать эту сложную теорию Сартра из «Бытия и Ничто». Лучше, как обычно, сошлюсь на художественный пример.

Из всего множества пьес Сартра у нас почему-то ставят (да и то редко) обычно только одну (как из нескольких пьес Камю – «Калигулу»). Иногда у нас ставят пьесу Жан-Поля Сартра «За закрытыми дверями». Я пару раз смотрел ее постановки в московских театрах (в том числе в одном студенческом). Это самая маленькая его пьеса. И очень интересная. Самое интересное, что в ней описывается… ад атеиста. И не просто атеиста, а современного атеиста. Причем модернизированный ад, ад бизнес-класса, основанный на самообслуживании. Атеистический.

Представьте себе: комната, дверь закрыта (как и следует из названия). И в ней находят себя три человека. Две женщины и мужчина. Потом выясняется, что они уже умерли. Дальше оказывается, что все они, говоря христианскими словами, большие грешники. И становится, собственно, понятно, что это за место. И тут как раз Сартр очень доступно разворачивает свою философию Другого. Отсюда никуда нельзя уйти, свет всегда горит, а ты всегда находишься в компании других своих коллег по несчастью. И выясняется, что у каждого из них страшные «скелеты в шкафу». И каждый из них зависит от других, нуждается в других, в их признании, оправдании себя и поддержке.