Экзорцизм. Пролог

— Привет, — ласково поздоровалась Амалия, — а что вы тут делаете? Разве не время сейчас помогать матушке на кухне?

По тому, как переглянулись и потупились двойняшки, Амалия поняла, что улизнули они тайком. Ей стало интересно, почему же столь послушные обыкновенно дети решили пойти на проступок?

— Вас отпустили поиграть, верно?

— Да! — ухватился за подсказку Джонни. — И мы…

— Мы решили посмотреть на двойную могилу! — выпалила Марли, брат неодобрительно покосился на нее, но промолчал.

«Наверное, одним идти страшно, вот и проболтались», — подумала Амалия и почувствовала, как по рукам пробежали мурашки — ей точно было бы страшно!

— Что еще за могила?

Двойняшки снова замялись: Марли принялась теребить передник, а Джон ковырять носком землю.

— Только не рассказывайте матушке, леди Амалия, — наконец решился Джонни, — нам борроуфановские рассказали…

— …что за садом похоронена леди, что здесь до нас жила! — взволнованно перебила его сестра.

Амалия только брови удивленно приподняла: хоронили обычно на кладбище у церкви или часовни Спасителя! За садом, насколько знала Амалия, никаких церквей-часовен не было. Впрочем, она и о могиле впервые услышала. Наверняка, какие-нибудь местные байки!

— Уверена, что леди похоронили как положено — на кладбище, рядом с ее семьей, — произнесла она, закрывая книгу и поднимаясь.

Дети смотрели на нее чуточку обиженно и настороженно: отведет ли домой, помогать на кухне, расскажет ли матери о тайных вылазках в городишко и общении с местными?

— Пойдемте, посмотрим вместе, — Амалия протянула руки, и двойняшки радостно за них ухватились.

От улыбок на их губах, от тепла их маленьких, таких хрупких ладошек у нее сладко защемило в груди. Как можно по собственной воле отказываться от этого? Как можно… не любить свое дитя? Амалия крепче сжала пальцы, стараясь удержать трепетное и нежное, что дрожало в ней, не дать злым, полным обиды мыслям захватить ее.

Могила оказалась правдой. И находилась она совсем не за садом, а прямо в нем. Яблони сменились полудикой вишней и торном, под сенью которых вилась почти заросшая травой тропинка, она-то и вывела Амалию с детьми к самому отдаленному уголку сада. Там, у каменной стены, оплетенной плющом, покрытой серыми и желтыми пятнами лишайника, притаилось гранитное надгробие. Вокруг него густо разрослись колокольчики — Амалия никогда ничего подобного не видела — они были буквально повсюду и… уже цвели! Бледно-голубые и ярко-синие, густо-фиолетовые и даже белые венчики покачивались на ветру, а среди них свечами возвышались асфодели.

Амалия шагнула к надгробию и почувствовала, как пальчики Марли и Джона разжались — они остались на границе этого колокольчиково-асфоделевого безумия. Она не стала звать их, пошла вперед, ступая осторожно, но все равно чувствуя, как недовольны ее вторжением цветы — они качали головками, цеплялись стеблями за ее юбки и, наверное, неслышно звенели от возмущения. Остановилась она только когда оказалась совсем рядом с гранитной плитой. Вблизи стало видно, что ей не один год, время покрыло камень оспинами, мшистыми мазками, но слова все еще легко читались: «Ромаль Кроптон», а ниже даты рождения и смерти.

На надгробии дедушки Амалии выбили слова «возлюбленному мужу и родителю», бабушкино венчала фигура плакальщицы, одеяние которой драпировкой спускалось к могильной плите, а здесь — просто сухие цифры и имя. Амалия почувствовала, как глаза обожгли слезы.

— Леди, — негромко окликнула ее Марли, — пойдемте, здесь страшно!

Страха Амалия не чувствовала, только сожаление и холод, пробирающий ноябрьским ветром, а не майской прохладой. Но Марли права — стоило вернуться хотя бы в сад. Амалия развернулась и пошла к двойняшкам, что с облегчением нырнули в тень вишни и торна.

Она не увидела стоящую за надгробием девушку с льняными волосами, ее светлое, с глубоким декольте платье растворялось дымком среди цветов, а на губах играла задумчивая улыбка.

***

Избель почти не выходила из комнаты. В понедельник Дональд уехал, проведя в новом доме всего неделю, и оставил ее одну в бесконечном холоде, но она его почти не ощущала. Привыкла ли? Избель не знала. Ее ногти теперь отливали синевой, губы побледнели, она не могла удержать в непослушных, негибких пальцах иглу для вышивания, но шаль больше не укрывала ее плечи, а плед — ноги, все стало неважно.