Эльдар Рязанов

Мы с Эльдаром поделили между собой биографию Андерсена; каждый взял и разрабатывал свой участок. Потом я корректировал написанное им, а он — написанное мной. Так мы и соткали это пестрое панно. Под конец я стал вставлять в сценарий свои личные истории, извлекая их из архивов моей памяти. Я уже не в первый раз это делаю, и пока что никто меня за руку не хватает. <…>

В своей автобиографии Андерсен все время описывает, какие он ордена получил, какие медали. Ему были очень важны эти признания его заслуг, всевозможные побрякушки. А еще он без конца рассказывает, что вот сейчас обедал с герцогом таким-то, а через два дня будет обедать с князем таким-то, а потом поедет к королю такому-то. Из этого-то и состоит вся его автобиография. А мы от нее отказались и сделали другую — плотную, жесткую и в то же время романтическую.

Конечно, мы его полюбили. Эльдар вообще без памяти влюблен в Андерсена: и в его жизнь, и в его сказки. Именно поэтому всякой слащавости мы избегали как могли. Во времена Андерсена, видимо, считалось, что раз он пишет сказки, то и биография у него должна быть сказочная. Естественно, мы не собирались иронизировать по его поводу, не думали его осуждать, хотя и не скрывали неуравновешенность его характера, едкость, ранимость. Он был, например, очень несправедлив к своей сестре: она стала проституткой и просила у него помощи, а он ей отказал. Вообще ее не признал. Мы не делаем из него идеального человека. Он был идеален лишь в своих сказках».

Начав работать совместно, Рязанов и Квирикадзе почти сразу нашли название будущего фильма — «Андерсен. Фантазия на тему». Именно словом «фантазия» Рязанов определил жанр картины, в итоге все-таки получившей наименование «Андерсен. Жизнь без любви». Уже после выхода фильма мультипликатор Гарри Бардин сказал Эльдару Александровичу, что «Андерсен» выдержан в жанре фантасмагории. Рязанов согласился с приятелем — и в последующих интервью попеременно характеризовал новую работу то как «фантазию», то как «фантасмагорию».

«В этой фантазии выдумка соседствовала с документальными событиями, реальные персонажи, имеющие прототипы, шли рука об руку с вымышленными, — раскрывал карты Эльдар Александрович. — Например, история на суконной фабрике, где юного Андерсена приняли за девушку, „мамзель“, случилась в действительности, а, скажем, история с порвавшимся фраком — авторский вымысел. Или же встреча Андерсена-подростка — сына сапожника с наследным принцем кажется невероятной, но она тоже произошла в жизни, а эпизод с пеликанами, преследующими Ханса Кристиана, придуман. Очень жалею, что не удалось его снять…»

И, конечно, не только Квирикадзе «вставлял в сценарий свои личные истории» — Рязанов, по-видимому, вообще намеревался, рассказывая об Андерсене, завуалированно рассказать о себе. Не в той, разумеется, части, что касается андерсеновской «жизни без любви» (уж Рязанов-то любовью никогда не был обделен), а в той, где говорится о взаимоотношениях художника и дилетантов, дерзающих судить его творения, а то и влиять на их судьбу. Злым гением Андерсена в этом смысле являлся самодовольный толстяк Симон Мейслинг, всю жизнь третировавший писателя: сначала в качестве ректора гимназии, где Ханс Кристиан учился, затем — в качестве Главного цензора Дании.

Самые сочные места сценария (да, пожалуй, и фильма, где в Мейслинга колоритно воплотился великолепный Олег Табаков) разрабатывают как раз эту тему:

«— Вы с ума сошли, Ханс Кристиан, — тихо сказал Мейслинг. — В Европе у многих королей короны и так еле держатся на головах. Вы этой пьеской сеете смуту. Кого вы подразумеваете под этими жуткими собаками? Разъяренную чернь? Карбонариев?

— В России, я слышал, неугодных авторов ссылают в Сибирь. А у нас будут ссылать в Гренландию? Бр-рр. Там даже чернила замерзают. — Андерсен пытался освободиться из цепких рук, но тщетно.

— Ваш юмор, господин Андерсен, неуместен. Мы, слава богу, не Россия. У нас просвещенная монархия.

— Вы имеете право запретить пьесу или роман? — полюбопытствовал писатель.

— Что вы! — злорадно усмехнулся Мейслинг. — Моя функция — советовать, вернее, НЕ советовать, рекомендовать, вернее, НЕ рекомендовать. Но никаких запрещений!

Андерсен с вызовом спросил:

— Чего же вы НЕ советуете мне?

— Я вам не советую писать такие пьесы, как та, что мы увидели сегодня. Она потакает нездоровому брожению умов, витающему в обществе, — жестко отчеканил цензор.

Андерсен взорвался:

— Пошли вы, знаете куда…»

Главному андерсеновскому критику же Рязанов дал фамилию одного из тех российских журналистов, которые неодобрительно отзывались о его последних фильмах:

«В отдельной ложе сидел старинный недоброжелатель сегодняшнего бенефицианта Симон Мейслинг. Рядом с Главным цензором находился литературный критик Матизен, которому не нравилось все, что писал Ханс Кристиан. Его статьи отравляли жизнь чувствительного к недоброжелательству писателя. <…>

— Видеть не могу это самодовольное чучело! — понизив голос, сказал соседу Мейслинг.

— Бездарен, как пень! Но самомнение!.. — отозвался Матизен».