Дело в том, что на «Человека ниоткуда» внезапно взъелся секретарь ЦК КПСС Михаил Суслов — идеологический страж государства. Он посмотрел фильм Рязанова и остался очень недоволен, однако никаких действий поначалу не предпринял. Но через несколько дней он увидел из окна служебного автомобиля афишу «Человека ниоткуда». Может, грозный идеолог в тот день был попросту не в настроении, но вид взлохмаченной и чумазой физиономии Юрского в роли Чудака заставил его немедленно отдать распоряжение о запрете картины. И ее сняли с проката, хотя количество копий фильма и без того было ничтожно.
Казалось бы, сняли — и сняли. Фильм в таком случае ложился «на полку» и о нем благополучно забывали — как тогда казалось, навсегда (а на самом деле до перестроечных времен). Однако «Человека ниоткуда» почему-то не оставляли в покое и после запрещения.
24 октября 1961 года на XXII съезде КПСС Суслов зачитывал речь, в которой содержался, в частности, следующий пассаж: «К сожалению, нередко еще появляются у нас бессодержательные и никчемные книжки, безыдейные и малохудожественные картины и фильмы, которые не отвечают высокому призванию советского искусства. А на их выпуск в свет расходуются большие государственные средства. Хотя некоторые из этих произведений появляются под таинственным названием, как „Человек ниоткуда“ (
Что означают слова «этот фильм явно не оттуда» и почему на них так оживленно реагировала публика, непонятно. Куда проще выразился обессмерченный фильмом «Москва слезам не верит» дуэт юмористов-куплетистов Рудакова и Нечаева. На концерте, посвященном закрытию XXII съезда, в их исполнении прозвучала частушка:
А уже после съезда очередной удар картине нанесла мстительная «Советская культура». 11 ноября в редакционном подвале газеты появилась статья без подписи, озаглавленная: «О фильме „Человек ниоткуда“»:
«Пожалуй, ни об одном из фильмов последнего времени не писалось и не говорилось так много, как о „Человеке ниоткуда“. Обстановка нездоровой сенсационности сопутствовала ему с самого начала. <…>
Фильм „Человек ниоткуда“ не может заслужить иной оценки, кроме отрицательной… Картина оказалась слабой, сумбурной, а заключенные в ней идеи — весьма сомнительны. <…>
Когда газета „Советская культура“ выступила по поводу фильма с письмом в редакцию, озаглавленным „Странно…“, авторы картины Л. Зорин и режиссер Э. Рязанов никак не реагировали на существо критики. Всю свою энергию они направили на то, чтобы разыскать автора этой статьи, узнать его адрес, его имя, отчество и т. д. Они принялись писать письма в редакцию и другие организации, отзываясь в неуважительном тоне о сотрудниках редакции и авторе статьи. <…>
Недавно на заседании бюро секции теории и критики Союза работников кинематографии СССР состоялось обсуждение одного из этих писем, адресованных Председателю президиума Союза. И в письме, и в обсуждении о существе критики фильма, о серьезных ошибках его авторов не было сказано ни слова. Предметом обсуждения явились второстепенные, непринципиальные вопросы. <…>
Вся эта история еще раз свидетельствует о том, что в среде кинематографистов нередки случаи неправильной, недостойной реакции на критику, что критика и самокритика развиты еще недостаточно, что иным творческим работникам еще не хватает требовательности к себе…»
Таким образом, само название картины, которую почти никто не видел, на некоторое время стало притчей во языцех, символом пошлости и халтуры в современном советском кино. Иными словами, в 1961 году «Человек ниоткуда» оказался примерно в таком же положении, в какое уже в наши дни попали фильмы «Левиафан» и «Матильда» (с той только разницей, что последние все-таки вышли в сравнительно широкий прокат).
С «Человеком ниоткуда» массовый советский зритель смог познакомиться лишь в 1988 году, когда картину повторно выпустили в прокат в числе прочего «полочного» кино. Рядом с фильмами, которые действительно «было за что» запрещать (вроде «Комиссара» Александра Аскольдова или «Проверки на дорогах» Алексея Германа), рязановский «Человек ниоткуда», конечно, выглядел анекдотическим курьезом. Вполне возможно, что столь невинного и очаровательного в своей наивности произведения не запрещали вообще нигде и никогда.