Элеанор Олифант в полном порядке

– Знаешь ли, не ты один умеешь пользоваться поисковыми системами. Это моя жизнь, и когда я достаточно подготовлюсь, я буду полностью способна, – я бросила на него один из своих самых суровых взглядов, – в точности выяснить, что в тот день случилось.

Он кивнул и попытался что-то сказать. Я подняла руку ладонью вперед, чтобы его остановить. Жест получился очень грубый, и, должна признать, он вызвал у меня тайный трепет удовольствия. Вслед за этим я подчеркнуто медленно отпила колы. К сожалению, в стакане почти ничего не осталось и соломинка издала очень неприятный хлюпающий звук, но думаю, мне все же весьма эффективно удалось донести до Рэймонда свою мысль.

Покончив со своим напитком, я поискала глазами официанта и знаком попросила его принести счет. Рэймонд сидел молча, обхватив руками голову. В груди у меня заныло. Я обидела его, Рэймонда. Я поднесла ко рту руку и почувствовала, что в глазах собираются слезы. Он взглянул на меня, подался вперед, взял меня за руки и уверенно сжал их в своих ладонях, пахнув на меня перегаром из своей маленькой клочковатой бороды.

– Прости меня.

Мы произнесли эти слова абсолютно синхронно. Попытались опять, но произошло то же самое. Внезапно я засмеялась, и он тоже – сначала тихо, потом громче и громче. Это был настоящий, искренний смех, смех, от которого сотрясается все тело. Мой рот широко открылся, дыхание чуть перехватывало, глаза были крепко зажмурены. Я чувствовала себя уязвимой, но при этом в безопасности. Полагаю, так же я чувствовала бы себя, если бы меня при нем вырвало или я сходила бы при нем в туалет.

– Это я во всем виноват, Элеанор, – сказал он, когда мы наконец успокоились. – Прости, если расстроил тебя. Не надо было об этом упоминать, тем более сегодня, когда я с похмелья, у меня просто съехали набекрень мозги. Ты совершенно права. Это твое дело и твое решение. На все сто процентов.

Он все так же держал меня за руки. Это было чрезвычайно приятно.

– Все в порядке, Рэймонд, – искренне ответила я, – прости, что так резко отреагировала. Мне прекрасно известно, что ты хороший человек, желающий только добра, и что ты просто пытался помочь.

Я слегка улыбнулась, увидев, что на его лице отразилось облегчение.

Он очень медленно отпустил мои руки. Раньше я не замечала, какие у него глаза – зеленые с карими крапинками. Очень необычные.

Рэймонд снова улыбнулся, закрыл руками лицо и простонал:

– Боже мой, как подумаю, что сегодня мне еще ехать к маме и убирать за кошками… Единственное мое желание сейчас – это добраться до кровати и проспать до вторника.

Я постаралась сдержать улыбку и оплатила счет – Рэймонд пытался протестовать, но я ловко воспользовалась его беспомощным состоянием.

– Хочешь со мной? – спросил он. – Мама будет рада.

Мне не пришлось раздумывать над ответом.

– Нет, Рэймонд, спасибо, в другой раз. Глен уже наверняка сходила по-большому, и мне не хотелось бы, чтобы ее экскременты лежали в лотке больше пары часов, ведь туалет ей может еще понадобиться.

Рэймонд вскочил на ноги.

– Схожу в сортир и побегу, – сказал он.

По дороге домой я купила кошачьего корма для Глен. Особенность этого существа в том, что, несмотря на свои бесцеремонные манеры, она меня любит. Я знаю, что она всего лишь кошка. Но любовь чувствуют и люди, и животные. Безоговорочное чувство, самое легкое и самое трудное в этом мире.

Порой после сеансов психотерапии мне отчаянно хотелось купить водки, много водки, принести ее домой и выпить всю до дна, но я никогда так не делала. Я не могла – по многим причинам, в частности, потому, что кто же иначе покормит Глен? Она не может заботиться о себе сама. Я нужна ей.

В этой ее потребности не было ничего досадного. Она для меня была не бременем, но привилегией. Я за нее отвечала, я сама приняла решение взять на себя эту ответственность. Желание заботиться о ней – маленьком, зависимом, беззащитном существе – было почти рефлекторным, и мне не приходилось о нем задумываться. Оно было естественным, как дыхание.

Для некоторых людей.

35

Мы увеличили количество сеансов до двух в неделю, что показалось мне чрезмерным, когда Мария впервые это предложила, но потом, к моему удивлению, обнаружилось, что этого даже мало. Я надеялась, что не превращаюсь в убогого надоедливого человека, который постоянно талдычит о себе и своих проблемах. Какая скука.

Старательно избегая разговоров о детстве в течение последних двадцати лет, теперь я постепенно приучалась обсуждать его. Однако каждый раз, когда мы начинали подбираться к Марианне, я обходила эту тему стороной. Перед каждым сеансом я убеждала себя, что подходящий момент настал, но когда доходило до дела, я просто не могла себя заставить. Сегодня доктор Темпл снова спросила о Марианне, а когда я в ответ лишь покачала головой, предположила, что мне, возможно, будет полезно мысленно разбить детство на два отдельных периода: до и после пожара. Да, сказала я, это может быть полезно. Но очень, очень болезненно.

– Итак, каково ваше самое счастливое воспоминание из периода до пожара? – спросила она.

Я крепко задумалась. Прошло несколько минут.